Шереметев несколько минут смотрел на лицо Дашковой, на её белое платье с нашивными красными розами, перевёл взгляд на длинные худые и плоские ноги в атласных туфлях и потом, нахмурившись, с сердитым лицом двинулся в дальний угол зала, где полукругом сидели самые знатные московские вельможи. Уже ему подкатили кресло и ухо его уловило привычный почтительный шёпот каких-то суетившихся вокруг него людей, как вдруг нечто круглое, блестящее, пахнущее духами, вином и здоровьем надвинулось на него, и он очутился в объятиях графа Безбородко:
— А я вас шукаю и шукаю, дражайший Пётр Борисович! Як же ваше здоровье? Сядайте о тут рядком. — И великий канцлер с ловкостью, которой невозможно было ожидать от человека с таким животом, усадил Шереметева рядом с собой. — Та, может, выпьем чарочку за ваше здоровье?
— Благодарю вас, дигет соблюдаю, врачи запретили…
— Та вы не верьте им, они усё врут. Вот они князю Александру Петровичу велели железные опилки пить, то он после того и умер…
Пётр Борисович хотел что-то возразить, но перед ним уже стоял лакей, держа поднос с бокалами и другой с бутылкой шампанского, обёрнутой в салфетку.
Канцлер выпил за здоровье графа, потом граф выпил за здоровье канцлера, потом канцлер встал и предложил выпить за здоровье «августейшей покровительницы нашей». Не успел Шереметев сесть, как Безбородко вспомнил о наследнике великом князе Павле Петровиче…
Когда было выпито сколько нужно, канцлер осторожно приступил к разговору:
— Ея величество посреди своих тяжких трудов и великих государственных дел единственное имеет утешение в Эрмитажном театре, для коего готовит пьесы собственного сочинения.
Шереметев слушал рассеянно…
— Однако, — продолжал канцлер, — живём мы в меланхолические времена… Сидишь на театре — и слушать некого, и посмеяться не на что… Не видать подлинных талантов.
Шереметев оживился:
— У меня есть…
— Да, да, да, — закачал головой Безбородко, — слышал сегодня, слышал… Голос, прямо скажу, божественный и приятность натуры необыкновенная…
— У кого это? — удивился Пётр Борисович.
Канцлер сделал вид человека, напрягающего память:
— Кажется… Туранова…
— А-а… Знаю. Я её в Италию посылал к Пазилло и Мартини учиться… Хорошо…
— Ея величеству было бы весьма приятно получить такую актрису в Эрмитажный театр… Она крепостная?
— Отправляя за границу, дал я ей вольную… Прямо скажу: лишиться её было бы мне весьма прискорбно…
Безбородко оглянулся кругом, обнял Шереметева, наклонился к его уху:
