– Никакого прохода здесь нет, – прохрипел Себастьян, и я почувствовал, что он просто в панике.
Обыскав пол, Себастьян исследовал сперва зубами, а затем когтями какой-то выступ в стене, волчком завертелся на месте, потом кинулся в ту сторону, откуда мы пришли, и вернулся очень медленно, на подгибающихся лапах.
– Вода подступает.
Эва подбежала к левой стене, заколотила по ней кулаками.
– Неправда. Тут есть проход, я отлично помню. Бежим. Ну что вы стоите столбом?
Вероятно, она перестала нажимать рычажок фонарика, и свет начал потихоньку меркнуть, словно пожираемый столетним мраком. Еще минуту я видел ее черноволосую голову, поблескивающую от влаги, длинную шею, покатые плечи под шелковой тканью и худенькие ноги в испачканных белых носочках.
– Отсюда нет выхода, – вяло пробормотал я, потому что мне вдруг стало на все наплевать. Где-то далеко, словно за тридевять земель, бился страх, что мне наставят двоек, что отец никогда не устроится на работу, что я буду ужасно, бесконечно долго умирать.
– Вы правы. Никто отсюда уже не выйдет,– едва слышно, точно за пятью стенами, сказал кто-то.
– Это ты сказал? – спросил я Себастьяна.
– Нет. Я думал, ты.
Мы долго молчали, прислушиваясь к шуму приближающейся воды.
– Это он, – наконец беззвучно прошептала Эва. – Терп.
Вдруг зазвенели кровати, раздался глухой гул и как будто плач.
– Терп, дорогой! – истерически закричала Эва. – Выпусти нас. Я не хочу умирать.
– Уже поздно, – услышали мы искаженный толщей стен голос Терпа.
– Неправда! Я тебя одного, одного-единствен-ного люблю. Больше всех на свете!
– Опять врешь. Не верю. Не верю. Не верю,– повторял Терп, а может, нам казалось, что повторяет.
– Терп, я промочила ноги, руки закоченели, пальцы уже совсем синие, меня колотит, как перед приступом. Терп, ведь ты меня любишь!
– Ты меня предала, – донесся издалека бесстрастный голос.
Эва опять забарабанила по стене кулаками.
– Нет, нет! Это все из-за вашего надзора. Я просто не могла больше выдержать. Хотела немножко побыть на свободе. А теперь уже не хочу. Терп, ты меня слышишь? Выпусти нас, умоляю!
– Слишком поздно, – невнятно прозвучало в ответ.
Эва перестала колотить мертвую стену. С минуту было тихо, только журчала вода, как будто неподалеку из-под земли бил холодный горный ключ. Потом Эва стала нажимать рычажок фонарика; слабый красноватый свет медленно оживал. Эва сидела на краешке ржавой кровати, горестно подперев левой рукой щеку; слипшиеся мокрые пряди закрывали ее лицо. По ногам у меня забегали какие-то сороконожки. Я потоптался на месте, чтобы стряхнуть эту пакость.
