Буйвол вытащил изо рта мою жвачку и прилепил к брючному ремню. Потом выбрал кирпич еще больше первого.
На этот раз зазвенело так, будто в колодце разорвалась граната. Папаша Буйвола с душераздирающим криком бросился к синему «фиату» и, словно опытный хирург, принялся ощупывать кузов.
– Пан Юзек, тут вмятины и царапины! Ничего этого раньше не было, – нагло завопил он. – Я вызову милицию.
Пан Юзек выполз из-под машины и, не торопясь, подошел к «фиату».
– Какие царапины, какие вмятины? Это свет так падает, – невозмутимо проговорил он. – Обман зрения.
Но тут сверху полетел третий кирпич. Отец Буйвола, ловко уклонившись, повернулся в нашу сторону:
– Это он! Это он! Не убегай, я тебя вижу! Это он! Убийца. Он нас однажды ночью зарежет!
Но мы были уже далеко. Бежали по нашей улочке под деревьями, окутанными зеленоватой дымкой, а Буйвол, тяжело дыша, опять сунул в рот мою жвачку.
– Уф, полегчало. Вкусятина.
Должен вам сказать, что меня его выходка не привела в восторг. Да, я в ней пассивно участвовал, но не по своей воле – просто Буйвол обманом втянул меня в грязное дело.
Если честно, я даже его запрезирал. Раз уж отец вложил в машину все свои сбережения, надо бы отнестись к этому с пониманием. Буйвол, должно быть почувствовав мое настроение, плюхнулся на ограду под акацией и начал корчить дурацкие рожи. Делал вид, будто ему все нипочем. Я присел рядом, глядя на дерево, которое собирался любить всем назло. Акация гнулась под напором северного или, скорее, западного ветра, который принес запах чего-то нового, необычного, сулящего перемены.
– Знаешь, я ненавижу своих предков, – наконец сказал Буйвол, правда не очень уверенно.– А ты?
Я промолчал; мне не хотелось говорить на эту тему. Мимо проходил какой-то небритый мужик, волоча на спине деревянные козлы с каменными кругами и монотонно колотя железным прутом по консервной банке. При этом он смотрел вверх, на закрытые окна домов. Я догадался, что это точильщик, которого случайно занесло на нашу улицу.
– А больше всего ненавижу отца, – тихо продолжал Буйвол. – Он только этой своей машиной и живет. Даже ночью встает и выглядывает в окно, не сперли ли что-нибудь. Никуда нас не возит – боится, как бы с ней чего не случилось. Прав я? – спросил он с надеждой, выколупывая из ограды памятника камень.
– Мы собирались играть в партизан, – уклончиво ответил я.
– Ну и поиграли, – недовольно пробормотал он. – Да мне уже надоело.
– Стыдно небось? Повыпендриваться захотел?
