Я снова потянулся к бутылке. Ну как объяснить, как высказать свои чувства?! Иррациональный какой-то страх у меня. Непонятный! Да ещё сны эти…
— Какие сны? — Максимов с интересом уставился на меня отставив стакан. Я что, вслух это сказал?
— Давай уж, рассказывай, не тяни, — он хлопнул ладонью по столу. — Что за сны?
— Олеська моя снится, — я аж зажмурился, так мне тоскливо стало. — Как живая… Ты знаешь… Я ведь с дня похорон на кладбище больше не приходил. Боюсь крышу сорвёт. И с родней Олесиной больше не виделся. Не могу им в глаза смотреть. Ведь из-за меня её не стало… И с другими женщинами… Не могу и всё! Разговариваю, шучу, а как только подумаю о постели, перед лицом она встаёт. А вот сниться только сейчас начала. Стоит на поляне, среди ромашек, грустно так улыбается и молчит. Улыбается и молчит. А у меня будто кляп во рту. Даже промычать не могу ничего!
— Да-а-а! Никогда бы не подумал, что ты классический интеллигэнт внутри! — вдруг сзади раздался голос Баха. Пока я "изливал душу" Максимову, он, оказывается, стоял в дверях. — Душевные терзания, нравственные муки! Тьфу! Ну что уставился, как полорогий на изделие плотника? Разнюнился, твою мать! Ты мужик или как? Ты офицер в конце концов! Боится он! Сны ему снятся!
Сказать, что я был удивлён поведением генерала, это ничего не сказать! Таким я его даже во время практики в спецлагере не видел. Обычно невозмутимое лицо Баха кривилось в какой-то злобно-презрительной гримасе. Он не кричал, а словно выплёвывал в меня слово за словом.
— Сны ему снятся! Да сейчас каждому второму такое снится! Жёны, мужья, родители и дети погибшие! Кукситься он вздумал! А жить так, чтобы быть достойным памяти своих близких не пробовал? Так попробуй! Изменений боишься? В худшую сторону говоришь? А сколько жизней спасло то, что Ленинград немцы не смогли окружить? Не думал? А нужно думать! О числе предателей беспокоишься. Как офицер органов беспокойся о том, чтобы выявить их и к ответу призвать! А ты? Стасов, Стасов. Не стыдно? О! Вижу, что стыдно. Пойми ты, дурья башка, чтобы жизнь стала лучше, нужно бороться за это, а не самокопанием заниматься! Давайте, убирайте это всё со стола. Поговорим кое о чём. А вы, Максимов, сообразите чайку. Покрепче только!
Усевшись на место Максимова, который начал шустро убирать со стола остатки "пиршества", генерал хмуро посмотрел на меня, потом почему-то отвёл глаза в сторону и тихо сказал.
— Завтра съездим в Свердловск, в церковь. И не спорь! За упокой свечу поставишь. Наши поймут…
