в ней есть неопределенность, будто она плывет по жизни в мечтах. А когда мы с Алексом я могла бы и не быть там. Они говорят на языке шепотков, хихиканий и секретов, их слова как сказочный клубок из колючек, что создает между нами стену.
Я счастлива за нее. Правда.
И иногда, просто перед сном, когда я больше всего уязвима, я испытываю зависть.
Что еще я вспомню, если вообще вспомню хоть что-нибудь?
Первый раз, когда Фред Харгоув целует мою щеку, его губы осушают мою кожу.
Гонки с Линой до буйка на Бэк Коув, то, как она улыбалась, рассказывая об ее отношениях с Алексом, и открытие, что, когда мы возвращались с пляжа, моя содовая стала теплой, сладкой, как сироп, и совершенно не пригодной для питья.
Встречи с Анжеликой, после лечения, помощь ее маме стричь розы в их саду; то, как она улыбалась и весело махала, расфокусированные глаза, будто они наблюдали за чем-то, что воображаемо находилось над моей головой.
Я больше не вижусь со Стивом.
И слухи, постоянные слухи о Зараженных, о сопротивлении, о росте числа заболеваний, распространяющихся во мраке, окружавшем нас. Каждый день появлялось все больше и больше листовок.
Вознаграждение, вознаграждение, вознаграждение.
Вознаграждение за информацию.
Если вы видите что-то скажите.
Весь город в листовках, весь мир: бумага шелестит на ветру, шепчет мне, донося сообщение яда и ревности.
Если что-то знаете сделайте что-нибудь.
Прости меня, Лина.
