/
песня, однако это уже не весенняя «песнь соловьиная», а «песнь» лирического «я», музыка души, стихи.
«Песнь» лирического «я» «невольная», ибо она, как и «песнь соловьиная», неудержимо стихийна.
Концовка резко ломает эмоциональный тон текста: весеннее обновление природы контрастирует с состоянием созерцателя, ожидающего вскоре возможную смерть. Прежде мир «я» и мир весенней ночи пребывали в счастливой гармонии, теперь она нарушена. И «томление» «я» может быть понято как неисполнимое стремление к растворению в мире природы.
Упомянутая в конце второй строфы «тревога» теперь может быть прочитана не только как счастливая (томление любви, сладкое томление, вызванное обновлением природы), но и как тревога, беспокойство в ожидании возможной смерти «я». И эта тревога контрастирует с радостной «дрожью» весенних берез.
Природа, красота и любовь составляют для автора стихотворения нераздельное единство. (Показательно сравнение берез с «девой новобрачной».) Ночная весенняя природа — это не только зримый мир, в весенней ночи приоткрывается, очевидно, сущность бытия: не случайно лирическое «я» «томит» ночь в ее «бестелесности», причем для того чтобы передать это стремление, Фет прибегает к окказиональной (не существующей в языке) грамматически неправильной форме бестелесней (сравнительная степень образуется вопреки правилам не от качественного прилагательного, а от относительного бестелесный, не имеющего степеней сравнения).
От ликования природы и ликования «я» к констатации близкого уничтожения созерцающего ее красоту — таков мотивный «рисунок» стихотворения[100].
Стихотворение построено на противоречивом сочетании условных, метафорических образов («царство льдов», «царство вьюг и снега»), в том числе примеров олицетворения мая и ночи наподобие живого существа («вылетает май», «лик» ночи) с образами предметными, но наделенными («лист полупрозрачный») или объединяющими предметность и метафорическое одушевление («звезды <…> / Тепло и кротко в душу смотрят», «Березы ждут», «Они дрожат»[101]).
Образ звезд, возможно, соотнесен с лермонтовским «И звезда с звездою говорит» [Лермонтов 1989, т. 1, с. 85]. Однако в стихотворении М. Ю. Лермонтова разговор, «союз» звезд противопоставлен одинокому, затерянному в бытии лирическому герою, в то время как у Фета звезды обращены к «я», «смотрят» ему в «душу».
Стихотворение написано пятистопным ямбом с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов. «В лирике 5-стопный ямб выступает соперником 6-стопного в его последней области — в элегической и смежной с ней тематике» [Гаспаров 1984, с. 167]. Фетовское стихотворение — уже не элегия в ее «чистом» виде; разрушение жанра элегии произошло еще в 1820—1830-е годы. От элегии сохраняется (в редуцированном, ослабленном виде) мотив размышлений о жизни, философичность. Приуроченность раздумий лирического героя к ночному времени суток также характерна для многих произведений этого жанра. О признаках элегии напоминают скрытая антитеза «прошлое — настоящее», мотив отчуждения от жизни, переоценка прожитого.
