— Вот эта мамочка хорошего мальчика, эта шалава гинекологическая, и постаралась!.. — и ушла к себе в квартиру.
Сказать, что Ирина Валентиновна осталась стоять на улице с открытым ртом, будет, конечно, весьма стандартным выражением, но что скажешь, если она действительно осталась так стоять?
Подполковник приехал через полчаса.
— Лиля, Лиля, ну что? — спросил он с порога.
— Он — в больнице, заболел, — спокойно отвечала она, — но сказали, что всё будет в порядке. Иди поешь, я тут, на кухне накрыла.
— Да, да, — сказал подполковник, — я ненадолго, машина ждёт. Что это с ним? Простуда, температура? Он бредит?
— Да, немножко бредит, — отозвалась она с кухни.
— Ты думаешь, всё будет в порядке? Ты подъедешь к нему завтра? У меня тут — как назло!..
Он сокрушённо покачал головой, снял ремень, китель, оставил всё на стуле в комнате и закрылся в туалете.
Она быстро вытащила из кобуры пистолет, постучала в дверь туалета («Я — к Антоновне, на минутку, сейчас вернусь!»), набросила куртку и, тихо отворив дверь, выбежала из дома. Она помнила, что это недалеко.
Ей нужно было только перебежать наискосок двор и пересечь узкий бульварчик…
* * *
— Зоя-Ванна, тут мама Пасюка пришла! — горланит санитарка, вполоборота повернув голову куда-то назад, в длинный коридор.
— Хто? — издалека спрашивает кто-то невидимый.
— К Пасюку, говорю, мама пришла, — повторяет санитарка.
— А-а… пропускай! — поступает команда, и мама Пасюка движется по коридору.
Санитарка смотрит ей вслед и шепчет другой, должно быть, новенькой санитарке, выглянувшей из ближайшей двери:
— Да, да, это та самая — мама Пасюка… Она тогда выстрелила в лицо мальчишке — однокласснику её сына. И в мамочку этого мальчишки тоже стреляла, но никого не убила. Говорят, парень после выстрела стал страшным уродом, и мамочку его долго латали. Такие ужасы — и не говори!.. Сериал отдыхает. А эта отсидела — и теперь вот каждый день приезжает сюда к своему сыну. Только он же… ну, ты знаешь…
— Пасюк, — в то же время бодренько приговаривает в дальней палате Зоя-Ванна, — твоя мама пришла, слышишь, мама твоя пришла!..
Её голос неутомимо и настойчиво будет повторять это еще много-много раз, пока тот, кому повторяют, наконец, не отзовётся, как будто нараспев, почти невнятно:
— Не-э… не-э… нету у меня-а ни-ка-кой мамы-ы.
В сумерки чахлый автобусик с одной-единственной пассажиркой устало возвращается по пустой серой дороге из пригорода, где расположена старая психиатрическая больница. Пассажирка в тёмном бесформенном пуховике сидит, уставившись в забрызганное окно, и всё покачивается и покачивается, словно большая, грузная тряпичная кукла. На дорогу льёт, не переставая, холодная серая мерзость, и хотя время от времени чуть покалывают глаза размытые огоньки редких придорожных фонарей, неуклюжих производственных построек и жилья, уже понятно, что нет никакой другой, не серой жизни, если где-то вообще есть ещё жизнь.
