говорил, что скорее всего, первый человек совершил грехопадение
для того, чтобы Христос нас искупил, а не так, чтобы наоборот, Христос нас искупил,
потому, что человек совершил грехопадение.
Много воды утекло со времен Павла, и новые поколения христиан трудились над этой центральной догмой и ее следствиями ради укрепления веры в бессмертие индивидуальной души, и был Никейский собор{70} и грозный Афанасий, уже само имя которого стало эмблемой, воплощением народной веры. Афанасий был человеком невысокого образования, но зато великой веры, а главное - веры народной, преисполненной голода по бессмертию. И он дал отпор арианству, которое, подобно унитаристскому и социанскому протестантизму{71}, угрожало, пусть даже не ведая того и не желая, самим основам этой веры. Для сторонников арианства Христос был в первую очередь учителем, учителем нравственности, наисовершеннейшим человеком, и тем самым гарантом того, что и все мы можем достигнуть абсолютного совершенства; но Афанасий чувствовал, что Христос не может нас обожить, если прежде сам Он не будет Богом; если бы Его божественность не была следствием Его соучастия в Боге, то и мы не могли бы стать ее соучастниками. «А потому, - говорил он, - дело обстоит не так, что, будучи человеком, Он потом стал Богом, напротив, будучи Богом, Он стал потом человеком для того, чтобы мы сумели наилучшим образом достигнуть обожения (θεοποιηση)» (Orat., I, 30). Логос, который для Афанасия был объектом познания и поклонения, не был Логосом философов, Логосом космологическим . И поэтому он проводил различие между природой и преображением. Христос Афанасия и Никейского собора, Христос католический, не является ни космологическим, ни этическим в строгом смысле этого слова, это Тот, кто делает нас вечными, это Тот, благодаря кому человек может быть обожен, это Христос религиозный. Гарнак{72} говорит об атом Христе, о Христе никейской, или католической, христологии, что, в сущности, это Христос гностический, то есть кажущийся, потому что процесс обожествления человека в Христе осуществился в интересах эсхатологии. Но кто же тогда реальный Христос? Может быть это так называемый исторический Христос рационалистической экзегезы, превращающей нас в какое-то мифическое существо или в какой-то социальный атом?
Все тот же Гарнак, протестантский рационалист, говорит нам, что арианство, или унитаризм, было бы смертью христианства, ибо христианство было бы сведено к космологии и морали, и что арианство служило лишь мостиком, помогающим образованным людям перейти в католицизм, то есть рациональным обоснованием веры. И этому же самому образованному историку догматического богословия казалось, - вот он, симптом извращенного порядка вещей, - что один и тот же человек, Афанасий, уберег христианство как религию живой общности с Богом и вычеркнул Иисуса из Назарета, исторического Иисуса, с которым лично не были знакомы ни Павел, ни Афанасий, ни сам Гарнак. У протестантов этот исторический Иисус изнемогает под скальпелем критики, в то время как жив Христос католический, Христос, поистине исторический, тот самый, что живет в веках и является гарантом веры в личное бессмертие и личное спасение.
