— Рейган, ты слышишь? Это я, Гафур! Я говорю из Джавары. Ты со своими дружками Зия-уль-Хаком и Гульбеддином Хекматияром объявил ее неприступной, а мы в прах повергли всю ее оборону и перебили всех ее защитников. Так будет со всеми, кто будет мешать спокойно жить нашему народу!
И в этом же духе он говорил еще 20 минут. Я просмотрел и прослушал кассету с записью его выступления и пришел к выводу, что оно произведет отличное впечатление. Естественно, если до и после этого сделать необходимый комментарий.
[guestbook _new_gstb]
1
2
u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+="
"; y+="
"; y+="
34
"; d.write(y); if(!n) { d.write("
"+"!--"); } //--
35
zavtra@zavtra.ru 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Александр Проханов “МЕЖ ЛЮЛЬКОЮ И ГРОБОМ”
Московская кольцевая дорога — кольцо Сатурна в сверкающем размытом свечении, в ртутной туманной гари. Словно фреза, вытачивает гигантский город из зеленой русской равнины. Четыре стороны света. Четыре московские окраины. Четыре крематория окружают Москву, будто стражи, стискивая ее в невидимых, возведенных до неба стенах, куда помещены университеты, министерства, военные штабы, супермаркеты, жилые районы, бессчетные людские жилища, в которые из родильных домов, окруженные цветами, умиленной родней, в разноцветных одеяльцах, перевязанных шелковыми лентами, заносятся дивные новорожденные младенцы, и откуда, под рыдания близких, под медные воздыхания оркестров, в деревянных гробах, обложенных венками и погребальными букетами, выносятся покойники. Крематории, как сторожевые башни, выше кремлевских, выше "Останкино", выше вавилонских столпов, нерукотворные, сотворенные загадочным божеством, из чьей огнедышащей пасти вырывается жаркий факел. "Меж люлькою и гробом спит Москва..." — написал Баратынский, чувствуя в ночи колебания огромного маятника, несущего человека от рождения в неизбежную смерть, маятника, на котором он сам со своим гусиным пером, белым листом бумаги, стеариновой оплывшей свечой был, словно малая частица, промелькнувшая в мироздании.
