Джон вытер ее слезы, достал из кармана серебряное ожерелье, которое, как он сказал, принадлежало его матери, и застегнул его у нее на шее. Оно и сейчас было там, спрятанное под высоким воротничком её черного платья.
Затем он взял ее за руку и повел к Патрику и Роне, которые ожидали в соседней комнате. Итак, мисс Макбрайд оказалась обручена и уже через неделю вышла замуж.
— Джон Дуглас наверняка был отличным человеком, — тихо сказал Кэмерон.
— Да. — Эйнсли подняла на него блестящие от слез глаза. — Джон взял в жены беременную молодую женщину, согласился воспитывать чужого ребенка как своего собственного и ни слова мне не сказал. Конечно, он знал, что вряд ли женится и сможет стать отцом собственных детей, поэтому он согласился на предложение Патрика. Позднее он сам мне об этом говорил.
На лице Кэмерона застыло выражение неопределенности. Эйнсли никак не могла понять, о чем он думает. Презирает ее слабость? Или слабость Джона? Кэмерон сидел на диване, выпрямив спину, положив на колени руки, и не спускал с нее темно-золотистых глаз.
— Так вот почему ты отвергла меня в ту ночь, шесть лет назад. Не хотела предавать его.
— Джон не заслужил этого, — покачала головой Эйнсли. — Мне очень хотелось остаться с тобой, но Джон не заслужил этого.
— Потому я и восхищался тобой, как ты знаешь. Пока не узнал, что ты взломщица и воровка, — улыбнулся Кэмерон.
— Я призналась, что украла ожерелье по ошибке, думала, что ты шантажист.
— Значит, мы друг друга неправильно поняли.
— Мне было трудно оттолкнуть тебя. Поверь мне, Кэмерон, когда я говорю, как это было трудно.
— Надеюсь, он оценил, чем я пожертвовал в ту ночь, — с каменным лицом произнес Кэмерон.
— Он, конечно, ничего не узнал. Наверняка он задумывался, изменяла ли я ему когда-нибудь. Но я не изменяла.
— Да, ты была самой преданной и благодарной женой.
— Не надо говорить таким снисходительным тоном. Я действительно благодарна ему. Джон взял меня замуж, потому что он добрый человек.
— Эйнсли, поверь мне, — Кэмерон одарил ее испепеляющим взглядом, — это была не только доброта.
— Он стал особенно добр, когда моя дочь… — Из глаз Эйнсли хлынули слезы. Все это было так давно, но боль от потери жила в ней до сих пор.
— Мне жаль, Эйнсли, — дрогнувшим голосом сказал Кэмерон. — Мне правда очень жаль.
— Я назвала ее Гэвина. — Эйнсли подняла голову, но сквозь слезы ничего не видела. — Знаешь, каково это было, когда я оплакивала своего ребенка, а все вокруг твердили, что ее смерть — благо для меня: никогда не придется отвечать на неловкие вопросы, почему у моей дочери черные кудрявые волосы, когда мы с Джоном оба светловолосые…
