В сотый раз маркиз перечитывает переданные ему Амелотом в министерстве иностранных дел в Париже записки бывшего французского агента в Петербурге Лалли о состоянии русского общества. «Россия может быть подвержена быстрым и частым переворотам», — почти вслух прочитывает маркиз и с досадою отбрасывает от себя записку Лалли. Подумав немного, он снова принимается читать следующую бумагу, в которой заключалась инструкция, идея и цель его посольства. В инструкции говорилось о необходимости оторвать Россию от тесного союза с Австрией, для чего указывалось, как на крайнее средство, на возможность переворота, на перемену правительства. В инструкции рекомендовались послу неусыпная наблюдательность, сметливость и осторожность, требовалось от него немедленного доставления самых подробных и точных сведений о положении политических партий в Петербурге, о партиях цесаревны Елизаветы и голштинской, о намерениях недовольных и о направлении умов в войсках.
— Хорошо писать им инструкции за тысячи вёрст, в министерском кабинете, а каково их выполнять! Политические партии! Да где они? Могут ли они быть в этих снежных сугробах, в каких-то берлогах, где за каждое неосторожное слово секут да рубят. Звери дикие! — ворчал посланник.
— Пришёл какой-то мастеровой от ювелира Граверо, господин маркиз, и просит вас видеть, — доложил вошедший француз-слуга.
— Мастеровой… от ювелира Граверо? — протягивая слова, переспросил маркиз, пытаясь вспомнить, не было ли действительна от него какого-нибудь поручения ювелиру. — Верно он ошибся, я ничего не заказывал.
— Он, господин маркиз, настоятельно просил, говорил, будто вы именно приказывали ему прийти.
— Я? Приказывал Граверо? Странно! Позови его сюда.
Вошёл мастеровой, одетый, как одевались в то время мастеровые иностранцы, начинавшие русеть. Длинный сюртук со сборками назади свободно, даже неуклюже сидел на довольно полном корпусе, из-под камзола какой-то поношенной чёрной материи выступала ситцевая рубашка, а широкие шаровары входили в сапожные голенища.
Низко кланяясь, мастеровой выждал ухода камердинера и по его уходе плотно затворил дверь.
«Странно, — подумал маркиз, следивший за ловкими движениями мастерового, — манеры не мастерового, и как будто где-то я видел этого господина. Если бы не чёрные волосы, не бледность и не полнота, то… кажется… Удивительное сходство, особенно эти живые, умные глаза».
— Вы не знаете или не узнаёте меня, маркиз? — спросил мастеровой на чистейшем французском языке, свободно подходя к посланнику.
