— Что он говорил, Эрнст? — спросила она, когда фельдмаршал вышел.
— Не расслыхал, — уклонился и Бирон, не считая в этот момент удобным возобновлять разговор о регентстве.
По выходе от императрицы подписанный ею манифест отнесли в церковь, где, по прочтении во всеуслышание перед многочисленным собранием, стали приводить к присяге в верности Иоанну как наследнику Российского престола. Одновременно с этим на площади приводились к присяге гвардейские полки, а жители столицы в приходских церквах.
Дело о наследстве кончилось, но дело о регентстве только ещё начиналось. Много пришлось креатуре герцога, кабинет-министру Бестужеву хлопотать за своего патрона, но он достиг-таки цели: все согласились подписать всенижайший доклад императрице об избрании Бирона. Доклад передали герцогу для поднесения государыне. В то же время убедили и графа Андрея Ивановича написать духовное завещание императрицы о регентстве герцога. Андрей Иванович, совершенно основательно рассчитав, что дальнейшие настояния его насчёт совета только приведут к гибели его самого, что в конце концов сторона герцога всё-таки выиграет, исполнил общее желание, написал распоряжение, но обусловил представление его императрице лично им самим.
Тяжелы были последние дни императрицы Анны Ивановны. К физическим страданиям присоединялась острая боль видеть себя заживо похороняемою лицами близкими и любимыми, видеть борьбу за раздел своей власти. Да и в ней самой совершалась ожесточённая борьба: она искренно любила племянницу, считала её своею дочерью, желала ей счастья, хотела бы обеспечить её будущность, вполне соглашалась с проектом своего Андрея Иваныча, о котором успела-таки сообщить неугомонная Марфа Ивановна, а между тем жалела и дорогого Эрнста, сознавая, что после неё ему будет трудно, хотела бы и его обеспечить. Сколько ни думала она, но исполнить то и другое, помирить между собой интересы дорогих лиц не представлялось никакой возможности.
Полученный от Бестужева доклад герцог тотчас же передал императрице, умоляя её согласиться на общее желание будто бы всех первенствующих членов государства, красноречиво, насколько он мог, убеждая, что одно регентство только может отвратить от него гибель, неизбежную по кончине государыни. Герцог напоминал ей о прекрасных днях исчезающего счастья, о своей глубокой преданности, о своём отчаянии, от которого могут исцелить, — нет, его горе неисцелимое, но, по крайней мере, спасти постоянные, непрерывные труды о благе народа. Высказано было всё, на что оказалось способным изощрённое честолюбие фаворита.
