Тётка и племянник танцевали естественно, с изумительно привлекательной грацией, хотя, отдавшись оживлённому разговору, по-видимому, нисколько не заботились о выделывании па.
— Отчего, государь, Наташи нет? — спрашивала тётка.
— Вчера и сегодня я её не видал; Андрей Иванович говорит, будто больна, да я думаю, совсем не от болезни.
— А отчего же?
— Ревнует, Лиза, к тебе.
— Ко мне? — удивилась тётка. — С какой стати? Ты так её любишь!
— Люблю её, а тебя больше, много больше… Тебя очень, очень люблю… Как никогда не любил и никогда не буду.
— Полно, Петруша, ты молод очень, не понимаешь ещё, что такое любовь, — с улыбкой, но наставительно заметила цесаревна.
— Что ты, Лиза, меня всё коришь, молод да молод… Не ребёнок я и понимаю, всё понимаю, — с грустью и слезами в голосе порывисто шептал государь.
— Что же ты понимаешь, Петя?
— А то, что ты меня никогда не любила и не любишь.
— Вот и совсем неправда… Хочешь, докажу тебе?
— Докажи, Лиза, — умолял племянник.
Цесаревна приняла серьёзный вид и с комической важностью стала декламировать слова, написанные государем сестре своей на другой день после восшествия своего на престол, а потом, через несколько недель, высказанные им лично в заседании Верховного тайного совета:
— «Богу угодно было призвать меня на престол в юных летах. Моею первою заботою будет приобресть славу доброго государя. Хочу управлять богобоязненно и справедливо. Желаю оказывать покровительство бедным, облегчать всех страждущих; выслушивать невинно преследуемых, когда они станут прибегать ко мне, и, по примеру римского императора Веспасиана, никого не отпускать от себя с печальным лицом».
— Видишь, как люблю тебя, выучила наизусть… Какие хорошие мысли у тебя, Петруша!
— Не мой они, Лиза, Андрей Иванович написал и дал мне выучить, — уныло сознался государь, но потом быстро добавил: — Но не думай, Лиза, я и сам могу написать не хуже.
— Верю, государь, твои воспитатели с отменной похвалой отзываются о твоих способностях; все говорят, что ты развит не по летам.
— Опять, Лиза, про годы, — упрекнул племянник.
— Что же делать, Петруша, не виновата же я, что родилась твоей тёткой и за столько лет прежде тебя.
— А я не хочу иметь тебя тёткой!
— А кем же, Петруша?
— Моею женой, — решительно высказал государь.
Лицо цесаревны сделалось серьёзно, как будто какое-то облачко, не то нерешительности, не то сожаления, пробежало по нему; но это мелькнуло моментально, и тотчас же, с прежней ласковой улыбкой, она обратилась к своему влюблённому кавалеру:
