При мысли, что он мог так же утешить Настю, живот свело судорогой. Он мог бы. Он знал о любви почти все.
Знал такое, что многим и не снилось. Он мог заставить женщину забыться, окунуть ее в радость чувственности, наполнить новым смыслом жизни. Ни одна женщина не уходила от него неудовлетворенной, даже те, о которых ходили слухи, что они фригидные. В конце концов, Иван начал сомневаться в существовании такого понятия и склонен был забыть о мужской солидарности, сетуя на половой эгоизм собратьев.
И все было бы хорошо, если б не появилась она. И фригидность тут ни при чем. Иван быстро сломил ее природную застенчивость и сдержанность. Ему даже понравилось ее поведение — приятное разнообразие в море сексуальных тигриц. И скоро она заметалась в его объятиях, как птица в силках, в стремлении к развязке. Он не давал ей покоя всю ночь и смеялся, когда она удивленно охала при очередном наступлении… Утром он предъявил ей счет, уверенный и даже гордый тем, что отработал каждую копеечку. Вот когда она стала неприступной и холодной. Она оставила ему маленькие сережки, но так и не вернулась за ними. Неожиданная, очень странная расплата вдруг показала ему в полной мере женское унижение и его собственное ничтожество. Наконец он осознал, как глубоко пал, продавая себя, свое тело; наплевал на свое достоинство и потянул в эту дыру тех, в ком еще теплилась надежда на честные душевные взаимоотношения между людьми.
Ваня не помнил ее лица, не обратил внимания на внешность, но эта девушка стала последней в череде его постельного хобби. Она вселила и укоренила в нем стыд, разбудила и иссушила совесть, и, глядя на серьги, он испытывал к себе отвращение и презрение.
Позже Иван выяснил, что должен был обиходить другую гостью на вечере, а об этой женщине практически никто ничего не знал. Сам он сгорал от стыда при мысли, что когда-нибудь посмотрит ей в глаза еще раз. Но серьги хранил и питал слабую надежду вернуть их владелице и откровенно объясниться. Это и стало причиной его теперешней почти монашеской жизни.
Анастасия походила на ту незнакомку. Ни слез, ни жалоб, лишь отчужденная замкнутость, в которой нет места ни ему, ни его утешениям. Постепенно в нем прояснялась мысль, что его вожделение к Насте идет не на обычном для мужчин уровне — все начинается выше, объединяет сознание, душу, сердце и плоть в единую гармонию любви.
Неужели это и есть любовь? Ведь он до слез переживал разрыв с Леной, но не испытывал к ней и половины чувств, пробуждаемых Настей. Что же было тогда? И что есть сейчас? Только в одном они схожи — обе отвергают его. Лена погналась за деньгами и респектабельностью. Тогда что не нравится Насте? Почему она шарахается от него, как от чумного? Словно чувствует его гнилое прошлое. Или знает? Эта мысль прошибла Ивана холодным потом.
