— Я тебя люблю. Люблю, люблю, люблю.
Роман, если попросту, — это непознанное, неиспробованное. Для Маплов было необычным ехать вместе в одиннадцать утра. Обыкновенно они оказывались вдвоем в машине только в темноте. Он видел уголком глаза овал ее лица. Она наблюдала за ним, готовая схватить руль, если он вдруг потеряет сознание. Он испытывал нежность к ней в матовом свете утра, а к самому себе — любопытство: как глубоко в его мозгу спрятана черная яма? Он не улавливал в себе изменений, но, с другой стороны, сознание сопротивляется самоанализу. Чего-то он определенно лишился; стал меньше себя прежнего на целую пинту. При этом земля, все ее сигналы, все дома, машины и кирпичи, все продолжало жить в давно заведенном ритме.
Проехав Бостон, он спросил:
— Где будем есть?
— А что, надо?
— Давай лучше поедим. Я угощу тебя ленчем. Представь, что ты моя секретарша.
— У меня действительно такое чувство, будто мы совершаем нечто недозволенное. Разве я что-то украла?
— Ты тоже? Что же мы украли?
— Понятия не имею. Может быть, утро? Думаешь, Ева сумеет их накормить?
Евой звали их няню, костлявую соседскую девчушку, грозившую, по расчетам Ричарда, ровно через год превратиться в красавицу, от которой захватит дух. В среднем няни держатся по три года: нанимаешь их десятиклассницами, провожаешь до поры цветения, а потом они доезжают до конечной остановки и исчезают из виду: кто поступает в колледж, кто выходит замуж. А поезд идет дальше, берет новых пассажиров и сам стареет и стареет...
— Справится! — решил Ричард. — Чего тебе больше хочется? Вся эта болтовня насчет кофе вызвала у меня страшный голод.
— В блинной на Сто двадцать восьмой улице кофе подают не спрашивая.
— Блины сейчас? Ты серьезно? Думаешь, нас не стошнит?
— Разве тебя тошнит?
— Как будто нет. У меня чувство невесомости, но это, наверное, нервное. Никак не возьму в толк, как можно что-то отдать и все-таки сохранить. Это что, депрессия?
— Не знаю. Разве депрессия и жизнерадостность — одно и то же?
— Господи, я совершенно забыл, какие бывают виды темперамента! Меланхолик и сангвиник, холерик и флегматик — так, кажется?
— Куда-то подевались желчь и черная желчь.
— Чего у тебя не отнять, Джоан, так это образованности. В Новой Англии все женщины такие образованные!
— И притом — равнодушные к сексу.
— Верно, остается их высушить и сложить на полке. — Но в его словах не было злости. Он напоминал ей их прежний разговор, чтобы сказанное можно было оживить, разбавить и стереть из памяти. И это вроде бы сработало.
