Головы на пляже вертелись, словно на теннисном матче; стало ясно, что нудистов обратил в бегство полицейский, появившийся на дальней оконечности дощатого прогулочного настила. Форма и его делала представителем отдельного биологического вида. Когда он неспешно пробегал мимо, аккуратно погружая в песок черные башмаки, оказалось, что он тоже молод, под солнцезащитными очками-слезинками золотились усы, короткие рукава летней гимнастерки выставляли напоказ загорелые бицепсы. Можно было догадаться, что под формой и сам он покрыт сплошным загаром.
— Боже, — тихо проговорил Ричард, — он один из них!
— Молодой симпатичный легавый, — быстро согласилась Джоан.
Видя, как ей понравилась собственная грубость, Ричард разозлился. Сейчас он был склонен к парадоксам, к бессловесной грусти. В эти каникулы Маплы проводили много времени вместе. Одна их дочь поселилась с мужчиной, один сын пошел работать, второй сын находился в летнем теннисном лагере, а младшая дочь, Бин, возненавидела свое ласкательное имя и в свои тринадцать лет так тяготилась родителями, что каждый день находила предлоги, чтобы не проводить время с ними. В такой редуцированной семье они очутились слишком на виду друг у друга; Ричард боялся, что младшая дочь видит их насквозь, лучше, чем они сами. Сейчас, пользуясь свободой от родительских обязанностей, он предложил, как предложил бы в колледже в пору ухаживания, уйти из библиотеки и отправиться в кино:
— Пойдем за ним.
Полицейский уже превратился в синюю точку вдали.
— Пойдем, — согласилась Джоан и поспешно встала. С нее хлынул песок. Ее радостная готовность могла быть деланной, зато соблазнительная фигура, лоснящаяся на солнце, старание не отставать, заставлявшее его инстинктивно сдерживать шаг, тяжесть солнца на плечах — все это было настоящее. «Хотя бы так», — мелькнуло у Ричарда в голове.
Одетый пляж сжался позади них в кляксу. За мысом они увидели голые тела: веснушчатых рыжеволосых особ с дряблыми молочно-белыми животами; загорелых брюнеток, стоя подставлявших солнцу свои твердые, как орехи, лица; спящих мужчин, чьи семенники походили на опавшие и медленно поджаривающиеся плоды; ряд задов, как морские гребешки на салфетке. Один бородач, возомнивший себя йогом, стоял на голове и в молитвенном экстазе разводил ноги. Среди всех этих, словно сошедших с картин Босха, персонажей медленно перемещался полицейский, неуклюжий в своей портупее и с револьвером на боку: он что-то шептал голым людям, почти прикасаясь к ним, те в ответ кивали и начинали одеваться, одни поодиночке, другие группами. Пару-нарушительницу, спровоцировавшую это контрвторжение, нельзя было различить среди множества голых тел, и наказанию подвергались все сразу.
