Фордайс — ирландец с Лонг-Айленда — явно не обрадовался такому скоплению людей, однако привычно изобразил улыбку и стал раздавать автографы. Он был звездой, и здесь собрались его поклонники. Они покупали его книги, смотрели его передачи и повышали его рейтинг. Он сфотографировался на память, попробовал печенье с ветчиной и, похоже, остался доволен. Будучи низкорослым, толстым и с рыхлым лицом, он мало походил на звезду, но теперь это все было не важно. В темном костюме и очках в дорогой оправе он выглядел довольно импозантно и производил впечатление умного человека, хотя на самом деле таковым не являлся.
Съемку планировали провести в комнате Ривы, находившейся в огромной пристройке позади дома и напоминавшей раковую опухоль. Рива и Уоллис сидели на диване, а на заднем фоне располагались цветные увеличенные фотографии Николь. Уоллис был в галстуке и выглядел так, будто пару минут назад принял душ, что соответствовало действительности. Рива покрасила волосы и сделала прическу, натянула свое лучшее черное платье, но с косметикой явно перебрала. Фордайс устроился на стуле возле них. Над ним хлопотали помощники, которые опрыскивали ему лаком волосы и пудрили лоб. Техники установили свет, проверили звук, настроили мониторы. Соседям велели вести себя тихо, и они толпились позади камер.
Камера наехала на Фордайса, и он, поприветствовав телезрителей, сообщил, где находится, у кого берет интервью, и вкратце описал преступление, признание и приговор.
— Если не произойдет ничего неожиданного, — торжественно произнес он, — послезавтра мистер Драмм будет казнен.
Представив мать жертвы и отчима, он, естественно, выразил соболезнования по поводу постигшей их семью ужасной трагедии. Он поблагодарил за гостеприимство, отметив, что благодаря камерам весь мир может узнать об их скорби, и перешел к Николь.
— Расскажите нам о ней, — почти умоляюще попросил он.
Уоллис даже не пытался вставить хоть пару слов. Это был бенефис Ривы, у которой, стоило ей начать говорить, сразу покатились слезы. Но она так часто плакала на людях, что слезы абсолютно не мешали ей вести беседу и обстоятельно рассказывать о дочери.
— Вы скучаете по ней? — задал Фордайс свой излюбленный бессмысленный вопрос, призванный вызвать еще большую жалость.
Рива не подвела. Он передал ей свой белый платок, который достал из кармана пиджака, буквально излучая сострадание.
Наконец он перешел к казни, которая была гвоздем программы.
