Однако и это сообщение не очень обеспокоило его.
Первые признаки волнения Колчак ощутил, обнаружив на одной из страниц сведения об избиениях заводчан Нязепетровска, о порках розгами рабочих Кушвы за опоздания на смену, о повальных обысках и экзекуциях железнодорожников Челябинского узла.
Теперь уже каждая страница пугала его все больше и больше. Где-то посреди папки он нашел акт об уничтожении в селе Месягутово, на Южном Урале, четырехсот душ населения; среди них была какая-то женщина, мать трех красноармейцев. Ей сначала показали смерть ее малолетних детей и лишь потом пристрелили. Еще там же убили тринадцатилетнего мальчишку за то, что его отец был председателем местного Совета, истерзали на глазах избитой матери двенадцатилетнего сына коммуниста Шумилова.
Далее значилось заявление казачьего офицера Колесникова, полагавшего, что «порки не достигают цели… и следует не пороть, а сжигать деревни дотла», хорошо бы вместе с жителями.
Потом была какая-то мелочь фактов о казаках села Сосновского — Иженцеве, Попове, Мансурове и Стрижаке, расстрелянных по дороге в челябинскую тюрьму просто так, для потехи.
В следующем документе сообщалось, что белогвардейцы расстреляли, замучили и угнали на каторгу 9 тысяч челябинцев, 5 с половиной тысяч златоустовцев и 3 тысячи троичан.
На отдельной странице была наклеена вырезка из газеты «Красный набат» от 21 сентября 1919 года: некий красноармеец Завьялов сообщал подробности пыток, которым подвергли двух крестьян села Шмаковского Курганского уезда — Мокроусова и Морозова, заподозренных в сочувствии Советской власти. Арестованных связали парой, пытали огнем, затем выпороли и, не добившись показаний, убили пулями и штыками.
Красноармейцы, освободившие Шмаковское, узнав об этом от мужиков-подводчиков, отыскали могилу и увидели изуродованные и обожженные трупы. Несчастных похоронили с почетом и слезами, и духовой оркестр играл «Вы жертвою пали».
Далее перечислялись сведения о подобных случаях на Среднем и Западном Урале, и цитировалась даже песня заключенных одной из тагильских тюрем:
Прощайте, Лы́сьва, Чусовая,
Прощайте, Ки́зел и Тагил,
Над вами власть теперь иная
И сотни новые могил.
Колчак передвинул стол и табуретку к окну и сел так, чтобы скупой утренний свет падал сверху на страницы. Затем он принудил себя читать листки медленно, по возможности запоминая их. Адмирал обратил внимание на то, что некоторые записи были подчеркнуты жирным красным карандашом.
