— Да перестаньте же хныкать, генерал! Право, я удивляюсь собственному долготерпению!
— Вы спрашиваете мое мнение, и я говорю его. Если вы хотите знать, что думают по этому поводу Лебедев или Гайда, то зря обращаетесь ко мне.
— Ну, ладно, я погорячился. Простите мне слово «хныкать», я устал и задерган. Однако и вы… Взгляните на это донесение: оно вполне успокаивает. Или вот телеграмма: красные отходят — и в их обозах паника.
Будберг бросил взгляд на депеши и усмехнулся.
— Лебедев и Сахаров, разумеется. Вундеркинды не желают признавать собственных заблуждений. Однако безумно играть жизнями тысяч людей, спасая свою карьеру. Это безнравственно и подло, господин адмирал!
— Хорошо, — перебил его Колчак, — я сам еду на фронт. Распорядитесь, чтобы авиаторы тотчас подготовили мой «Ньюпор», предупредите пилота: мы вылетаем в четыре утра.
…Полет из Омска на фронт прошел вполне благополучно, и «Ньюпор», подергавшись на кочках лётного поля, замер возле автомобиля, поджидавшего Колчака.
Уже вскоре он был на месте.
Положение на фронте, как он убедился, было уже если не безнадежное, то, во всяком случае, драматическое, и адмирал поспешил в полевое управление армии.
Он остановился в селе Баландино, верстах в двадцати пяти от Челябинска, вошел по телефону в связь с Войцеховским и Каппелем и пытался выяснить обстановку на линиях боя. Офицеры управления и штадивов давали противоречивые сведения и попросту врали, доводя его не раз и не два до истерики. Он, в свою очередь, то и дело дергал приказами и угрозами 13-ю пехотную, 4-ю Уфимскую, 8-ю Камскую дивизии, кавалерию генерала Волкова, чешские и сербские полки. Связь постоянно прерывалась, портились телеграфные и телефонные аппараты, а когда их восстанавливали, выяснялось, что положение все хуже и хуже и нет надежд на то, что оно исправится.
Колчак заперся в деревенском доме и никого не впускал к себе, кроме адъютанта. Главнокомандующего нервировали внезапные, даже тихие звуки, и он вздрогнул, услышав робкий стук в дверь.
Открыв ее, адмирал увидел на пороге молоденького флотского лейтенанта Трубчанинова. Адъютант переминался с ноги на ногу, прижимая к груди папку с бумагами.
— Разрешите, ваше высокопревосходительство?
— Зайдите. В чем дело?
— Донесение от генерала Войцеховского.
— Есть что-нибудь от Владимира Оскаровича?
— Нет. Генерал Каппель молчит.
Трубчанинов огорченно развел руки.
Отпустив адъютанта, Колчак взглянул на телеграмму, подписанную Войцеховским, и на сухом, мрачном лице адмирала вздулись темные жилы.
