Он почувствовал, что она ему очень близка, эта представительница чужой для него культуры на другом краю света, по-настоящему примитивная, как и его дед, но, в отличие от Белого Лука, совершенно не пугающая. Он испытал к ней симпатию, понял ее, осознав наконец, почему его с самого начала не коробило ее присутствие в доме отца.
Они разговаривали до тех пор, пока на небе не потускнели звезды и перламутровый свет утренней зари не окрасил вершины гор. Тогда она, поджав под себя ноги, заговорила о солнечных закатах. Из ее рассказа следовало, что ее народ считает закаты временем смерти, ибо именно по косым лучам заходящего солнца умершие кулины поднимаются на небо – обиталище мертвых.
Один раз, по ее словам, она наблюдала это собственными глазами. Ее очень старая бабушка умерла как раз на закате, и она видела, как бабушкин дух вышел из мертвого тела и отправился по лучам заходящего солнца вверх, поднимаясь выше птиц, выше горных вершин и даже выше ветра. И теперь в падающем на нее солнечном свете, в ласкающем ее ветре она чувствует присутствие своей бабушки.
Очарованный ее повествованием, Вулф заснул подле девушки, раскинувшись на ступенях отцовского дома.
Вулф наверняка остался бы с отцом и дольше, но тут его неожиданно "позвали" домой. Это не был вызов в прямом смысле, но он его почувствовал. В то утро он пробудился из-за приснившегося сна. Ему снился круживший высоко в небе ястреб. Он кружил так высоко, что снизу казался крохотной точкой. Ястреб постепенно спускался, минуя один воздушный слой за другим. Он опустился ниже вершин пурпурных гор, а затем еще ниже – в просторную красную долину, через которую из-за сдвига в скальном грунте пролегла трещина. Все ниже опускался ястреб, прямо в подземный мрак, туда, где в каменной пыли, стоя в просачивающейся в шахту воде, трудился Вулф. Встревоженный звуком рассекаемого крыльями воздуха, он глянул в глаза ястребу. И все сразу понял.
С отцом он попрощался на склоне Лайтнинг-Риджа. Солнце в ту австралийскую зиму более яркое, чем когда-либо, обволакивало его своими лучами, как мантией. Отец взял сына за руку, точь-в-точь как тогда, когда Вулф приехал сюда, и притянул к себе.
– Отлично, что ты побывал здесь, – сказал он, обняв его. – Я на это и не надеялся.
– Я понял, почему ты не вернешься домой, – отозвался на это Вулф.
Питер выпустил его из объятий.
– Вижу, что понял.
Последнее, что запечатлелось в памяти Вулфа, – это его отец, идущий в поселок, и его друзья вокруг него. Вулфу даже почудилось, будто он слышит едва-едва различимые звуки затянутой кем-то народной песни.
