В приемной управления УСЛОНа, среди освобождающихся ссыльных, ожидал своей участи и Петр Никитович. Из заветных дверей один за другим выходили воры, мошенники, конокрады и другие преступники, отбывшие срок ссылки, с документами в руках. Толпой их окружали товарищи по прожитым скитаниям и, заглядывая в новые бумажки, радовались их возвращению к семьям.
— Если уж эти люди, совершившие в прошлом тяжкие преступления, отпускались к своим семьям по домам, тем паче я, не оскорбивший никого, должен получить право возвратиться к семье, — успокаивал себя Петр.
Наконец, подошла и его очередь.
— Куда едешь? — раздалось обычное, из-под козырька форменной фуражки сотрудника НКВД.
— К семье! — ответил с торжеством Петр.
Сотрудник взглянул на него казенными глазами и резанул по сердцу:
— Нельзя, выбирай другое место.
— Как нельзя? К семье нельзя? А куда же мне ехать, как не к семье? От семьи меня взяли, к семье и отправьте.
— Говорят нельзя, значит, нельзя! — поправляя гимнастерку, внушительно ответил ему работник.
Петр назвал еще 2–3 места, но в ответ получил все то же "нельзя", тогда, уже дрожащим от волнения и глубокой обиды голосом, сказал:
— В таком случае, выбирайте уж вы, — и замолчал.
— Тамбов! — ответил ему человек и, заполнив документы, выдал их на руки.
Петр отошел в сторону и коротко помолился: "Господи! Во всем Твоя да будет воля, устрой мне новый путь".
К семье он приехал после того, как устроился на новом месте.
Жена и сын встретили его очень радостно и в совместной беседе взаимно рассеяли печаль друг друга.
В Тамбове и в его окрестностях царила голодная смерть. Люди умирали повсюду: на вокзале, в домах, на улицах. Подводами, ежедневно, подбирали трупы умерших и везли на кладбище. Некоторые сами, едва переступая, шли и ползли туда же. Очередным ужасом встретил 1933 год Владыкина на новом месте.
Толпы людей ходили по голым полям и огородам в поисках чего-либо, напоминающего пищу, а многие прямо на поле умирали. Распухшие от голода и обезумевшие люди бродили от дома к дому, прося помощи. Хлеб или какие-либо другие продукты показывать было нельзя; чтобы покушать — люди прятались, или кушали ночью.
Нельзя было оставить жилище открытым. Непрошеный гость мог войти в любую минуту и смертельною схваткою наброситься на все, что напоминало пищу: на столе, на полках, в печи. От некоторых изб по деревне распространялся зловонный запах: то ли от какого-то суррогатного варева в печи, то ли от чего другого. Зная все это, комендант, контролирующий Петра Никитовича на месте высылки, призвал его и сказал наедине:
