Ивановы годы. Иваново детство | страница 24

». И как следствие, если под Полоцком дворянской конницы было около 18000 сабель, то спустя 10–12 лет вдвое меньше. То есть, «ущерб, понесенный от террора дворянской конницей (...) был таков, как если бы основные силы Московского государства подверглись разгрому в генеральном сражении». Также «худо сказалась на боеспособности войск т. н казанская ссылка 1565 года. Она надолго вывела из оперативного оборота значительное количество служилых людей».

Не соглашусь и тут. Да, конечно, по «делам» аристократии проходили и их дворяне (скажем, по делу Федорова–Челяднина аж 50 душ). Но это было дело очень громкое, исключительно по масштабам, а в общем, — - как тут же, сам себе противореча, пишет Дмитрий Володихин, — «трудно установить, сколько именно и по какому «делу» было их казнено (...) Конечно, многих повыбило на войне. Кое-кто скрывался от службы «в нетях». Но, видимо, и террор сказал веское слово». Согласитесь, дорогого стоит это «видимо», ставящее под сомнение весь обвинительный уклон. Ведь и в самом деле, за 10 лет погибли многие, а дети еще не успели встать в строй, и «отказников», которым осточертела война, лишающая дом хозяйского присмотра, тоже на десятом году войны было достаточно. А значит, утверждение об армии, обескровленной, в первую очередь, террором, тоже нельзя признать верным. Как нельзя и согласиться с тезисом о «казанской ссылке» как причине падения боеспособности, — просто потому, что (как я уже писал) сосланные в 1565–м были возвращены домой в 1566–м, а в течение именно этого года никаких масштабных действий в Ливонии не случилось.

Все сказанное, разумеется, не означает, что террор это хорошо. А означает только лишь то, что у всего есть своя цена. И цена, уплаченная Иваном за искоренение «пятой колонны» в тылу и хотя бы ограниченное открытие социальных лифтов, была вполне приемлема. Не заплатить ее означало бы совершить государственную ищмену. А что успехи сменились поражениями, так, извините, на втором десятке лет изнурительной войны трудно воевать в полную силу, да еще и, — как на втором этапе Ливонской кампании, — со всей Европой:

Прочитав отклики на предыдущий очерк, ничуть не удивился. Даже не вздрогнул. Давно живу, знаю: есть люди, которым все ясно раз и навсегда, - как моему другу Виктору, уже 30 десятка лет убежденному, что победи Наполеон при Ватерлоо, он бы непременно опять покорил Европу, - и ничего тут уже не поделаешь. Завидую таким, но подражать не могу, а учиться поздно. Поэтому. Уважаемым коллегам, упрекающим меня за слабое поминание, скажем, русских жестокостей в Полоцке, отвечу, что жестокости эти слишком по-разному в разных источниках упомянуты, так что не считаю возможным придерживаться краткого курса. Помянул, и будя. А уважаемым не коллегам, не любящим Ивана за то, что он мало похож на завсегдатая модных салонов Века Просвещения и прочих конститусьонэров, хотелось бы указать на то, что аристократов, хотя бы даже всего лишь неприятных для властей, и в Веке Просвещения насекомили так, что мама не горюй. Иван же жил и работал все-таки задолго до энциклопадистов, и если уж судить его, то только внимательно присмотревшись к тому, что творилось тогда же и по тому же поводу в светочах цивилизации, хоть Англии, хоть Франции, хоть Германии или Испании. Подозреваю, однако, что, присмотревшись, любой, кому все же не влом шевелить мозгами, воспылает к Ивану самыми нежными чувствами, как к ведущему гуманисту эпохи...