растянулся на своем подбитом мехом плаще. Крестьянин довольствуется простой одеждой жнеца. Солдат, чья латная рукавица валяется рядом в траве, облачен в кюлоты
125 темно-красного цвета (с черными поперечными полосами); почти такого же цвета и подушка, на которой покоится его голова. Земля медленно поворачивается, и три персонажа вместе с ней — как фигурки на карусели, как лотерейное колесо. Они нисколько не беспокоятся ни о погоде и видах на урожай, ни об арене для ристалищ, ни о пюпитре и перьях. Они спят, дремлют или просто отдыхают, грезят, устремив мечтательный взгляд в облака. Они спят в мире и покое — вокруг дерева, на буйно разросшейся траве. Когда они проснутся от нежных звуков музыки, им достаточно будет открыть рот, зевнуть — и на столе снова появится множество вкусных блюд. Они спят. Их тела образуют приятную для глаз гирлянду. Их укачивает легкий ветерок сиесты. Сама земля служит им мягкой постелью. Поверхность грунта скорее бережно поддерживает их, как вода — отдыхающих пловцов, нежели испытывает давление их веса. Тарелка с едой на постеленной прямо на земле белой скатерти приготовлена для четвертого гостя. Мимо «кактуса», целиком состоящего из золотистых булок, пробегает поросенок — уже зажаренный, с кухонным ножом, заткнутым за пояс. По траве семенит на маленьких ножках яйцо, сваренное всмятку, с предусмотрительно воткнутой в него ложечкой. Некий кавалер, устроившийся под навесом, который сплошь усеян сладкими пирогами, глотает жареного жаворонка — лакомая птичка свалилась ему в рот прямо с неба. Так и живут в Стране лентяев: незаметно переходя от отдыха к подкреплению сил и от подкрепления сил — к отдыху.
Питер Младший на всю жизнь сохранит чувство близости с отцом, хотя в реальности сможет общаться с ним очень недолго. Только ли ради заработка он станет копиистом картин отца,126 возьмет себе в помощь дюжину учеников и будет тиражировать пейзажи с конькобежцами, крестьянские свадьбы и сцены ярмарочных гуляний? Когда я вижу его в своем воображении, мне представляется, что он делает это, движимый любовью к отцу. Он счастлив, что благодаря ему, Брейгелю Младшему, работы отца — отражения этих работ — распространяются по всей Европе. Он ищет отца, которого едва успел узнать, в созданных отцом картинах. Он видит то, что видел его отец. Его рука повторяет путь отцовской руки. Порой у него возникает чувство, что отец смотрит на него, когда он, сын, воспроизводит контур дерева, тщательно прорисовывает листву, подбирает нужную краску, чтобы изобразить суп в миске у крестьянки. Живопись отца стала для него страной, где ему знакома каждая травинка. Он точно знает — знают его глаза и рука, — как именно пальцы жнеца касаются красной подушки, на которой покоится голова солдата; он проследил за волнистым изгибом подушки и насладился единой плавной линией, образованной ее краем и ногой заснувшего; он радуется тому, как белизна рубахи школяра находит отзвук в белизне бумаги, которую тот подложил себе под голову, и как это белое обрамление подчеркивает блаженную расслабленность лица. Он знает наизусть фактуру этой картины, как комедиант знает текст своей роли и всей пьесы, восхищаясь больше, чем любой зритель, игрой рифм, сложным переплетением реплик, логичностью переходов от одного эпизода к другому, перекличкой ассоциаций. Не менее хорошо, чем эту картину, он знает всю страну, придуманную его отцом. Он — неутомимый исследователь, который путешествует по этой стране и составляет ее географическое описание. Если бы мы могли собрать и соединить образы наших сновидений, наших грез, наших кошмаров, какая необыкновенная, не похожая на серую повседневность жизнь предстала бы перед нашими глазами! Некоторые художники были наделены этим благодатным даром. Получил его и Питер Брейгель Старший.
