А тут — нормалек, как говорит Рома. Рома. Он единственный. Я его… наверно, люблю. Нет, не любовь. Не любовь, потому что говорить о любви в приложении ко мне — это все равно что рассуждать о клубне картошки, который может зацвести. Но Рома — жаль, что его нет. Что он на вызове. Впрочем, это так, переливание из пустого в порожнее. Любви, видите ли, захотелось. Как будто не знаю, что любое светлое чувство ко мне действует как рвотное: я немедленно отторгаю. Не готова. Не могу. Вряд ли смогу. Только анестезия этих лет велика, велика… вряд ли будет больно, хотя бы вполовину так больно, как было.
Слова лезут, как муравьи из взрытого палкой муравейника. Читала Леонида Андреева, «Дневник сатаны». Прошло, как утюг по ткани — гладко и чисто, бесследно.
Энергия шпарит, невозможно спать. Знаю, что одна. Прочитала все записанное мной за эти дни, с самого начала раза три. Кафкианство. Достоевский бы хохотал. Похоже на рассказик из жизни. Как будто не на самом деле, а так Посетила игривая, как шампанское, мысль: а что, если мне рано или поздно — да! — предстоит писать чистосердечное признание? Про оранжевые конфеты, Костика и ребят Ромы.
Решила. Ведь я хотела в пятом классе стать писате <не до-писано> глупо, правда? Тупость. Как не про себя вспоминала, как будто и не (не дописано — спешила, спешила, когда писала. — Изд.)
Получите, граждане мусора.
Чистосердечное признание Павловой Екатерины Владимировны, двадцати одного году, социальный статус: проститутка.
Я родилась в городе Саратове двадцать один год назад. Очко. Родилась с той робкой наглостью, что неистребима у провинциалов. Да, мне сейчас двадцать один. Только как бы двадцать два не стали перебором. Мой отец — Павлов Владимир Анатольевич, по профессии педагог, а по призванию алкоголик; моя мать, Павлова (девичья фамилия Некричихвостова — каково, а!) Надежда Михайловна. До двенадцати с половиной лет была вполне благополучной девочкой: училась с отличием в гуманитарном техникуме, не пила, не курила, не состояла, не привлекалась, не — не — не. В двенадцать с половиной лет, как полагается чистопородной бляди, была изнасилована на чердаке парочкой одноклассников. Переживала только сначала, а потом разобралась в себе, выкопала ответ: понравилось. Потом познакомилась с Костиком, Константином Мефодьевым, кретином. Его достоинствами следовало признать проникновенный голос, как у Де Ниро, комплект бабки-тачка-шмотки-круто. Ну и — двадцать один сантиметр члена. По числу моих нынешних лет. Таак, как говорил покойный Игореша Хомяк.
