Константин Степанович сделал вид, что не расслышал этой реплики.
— Представьте себе на минутку, — продолжал он, — что зрение заменялось бы у нас чувством пространства, как у летучих мышей. В повседневной жизни мы бы не испытывали неудобств. Скорее наоборот, потому что при этом мы ориентировались бы ночью не хуже, чем днём. Но тогда бы мы ничего и никогда не узнали ни о Луне, ни о планетах, ни о звёздах. Эти вполне материальные огромные тела проскальзывали бы между струнами наших чувств, не заставляя их звучать, и остались бы непознанными. Вы поняли мою мысль?
— Да, но что из неё следует?
— На иных мирах мы можем встретиться с такими видами знаний, которые сейчас не можем даже вообразить, не имея для этого ни органов чувств, ни нужных приборов и не зная, в каком направлении надо вести поиски. Человечество стоит на пороге величайших открытий и нового грандиозного расцвета науки и культуры. Сейчас нам предстоит сделать первый шаг по этому славному пути…
Константин Степанович отвернулся от окна и взглянул на стрелки хронометра. Прошло какое-то время.
— Игорь Никитич, пора! — наконец произнёс он торжественно.
Через минуту все были на своих местах. Корабль сближался с Венерой со скоростью тринадцати километров в секунду, из которых 2,7 составляла разность между их орбитальными скоростями и 10,3 — дополнительная скорость, вызванная нарастающим притяжением. Чтобы не сжечь «Уран» при погружении в атмосферу, скорость надо было уменьшить хотя бы наполовину.
Гироскопы управления взвыли, как некогда при взлёте, и величественный корабль медленно повернулся кормой к надвигавшейся планете.
Три с половиной долгие, томительные минуты работал главный двигатель, постепенно сдерживая «Уран». Три с половиной минуты струя раскалённого водорода, как огненное копьё, пронзала пространство. Но заботы Ольги Александровны не пропали даром, и тренированный экипаж безболезненно выдержал четырёхкратную перегрузку.
Торможение прекратилось на высоте около четырёхсот километров. Как только двигатель был выключен, сохранивший половину скорости корабль развернулся носом к планете и врезался в её атмосферу. Перед Сидоренко вспыхнула знаменательная надпись:
«Принять воздушное управление!»
Первые секунды «Уран» падал совершенно отвесно. Затем постепенно начал выравниваться, осторожно отклоняясь от вертикали.
Тяжесть возрастала; от десятикратной перегрузки трещали суставы и ныли гнущиеся кости. Свистел и скрежетал воздух, рассекаемый кораблём. Стало невыносимо жарко.
