Рассказчик замолчал. Осветив, будто вспышкой, портрет, он словно бы счел, что сказал слишком много, и решил погасить свет. Интерес к рассказу оживился, он читался на всех лицах, и графиня даже процедила сквозь хорошенькие зубки: «Наконец-то!» — слово, выражающее яснее ясного нетерпение.
V
— В начале моей связи с ее матерью, — вновь вернулся к рассказу граф де Равила, — я пытался подружиться с девочкой и обращался с ней с той ласковой фамильярностью, какую обычно позволяют себе с детьми. Привозил ей пакетики драже, называл «проказница» и во время бесед с ее матерью поглаживал по головке — по темным с коричневатым отливом, тусклым, сухим волосам, уложенным в прическу «бандо». Но «проказница», мило улыбавшаяся своим большим ртом всем на свете, сжимала в ниточку губы, упрямо сводила брови и, наморщив лоб, застывала несчастной сгорбленной кариатидой под немыслимой тяжестью каменной десницы — моей руки.
С каждым днем она становилась угрюмее и, как мне казалось, враждебнее, и тогда я оставил в покое недотрогу, которая от малейшей ласки так мучительно сжималась и напрягалась. Избавил даже от разговоров.
— Она чувствует, что вы ее обираете, — говорила мне маркиза, — инстинкт подсказывает ей, что вы отнимаете у нее часть материнской любви. — И затем с присущей прямотой прибавляла: — Мое дитя — это моя совесть, ее ревность — это угрызения моей совести.
Как-то маркиза попыталась расспросить свою дочь о причине столь глубокого отвращения ко мне, но, сколько ни задавала вопросов, получила в ответ вялое: «Не знаю… вам показалось…» — обычную глупую отговорку всех упрямых детей. Устав добиваться правдивого ответа, убедившись в крайней неподатливости маленькой бронзовой статуэтки, мать ни о чем ее больше не спрашивала.
Я забыл сказать, что странная девочка отличалась глубокой набожностью, и набожность у нее была какая-то испанская, средневековая, сумрачная и суеверная. Даже одевалась она необычно: на тщедушном тельце свободное темное платье, схожее с монашеской рясой, а на смуглой шейке и плоской, как ладошка, груди множество крестиков и образков с изображением Божьей Матери и Святого Духа. «На нашу беду, вы — безбожник, — говорила мне маркиза. — Может быть, в разговоре вы оскорбили ее чувства. Умоляю, будьте внимательны к каждому слову, которое произносите при ней. Не делайте меня в ее глазах еще грешнее, я и без того перед ней виновата!» А позже, видя, что отношение дочери ко мне не меняется, что она все так же чуждается меня, обеспокоенная маркиза как-то обронила: «Кончится тем, что вы возненавидите мою дочь, но я не вправе буду на вас за это сердиться». Однако волновалась она напрасно: угрюмая девочка мне была глубоко безразлична, я и внимания на нее не обращал.
