Как только в окружающий мир начали возвращаться краски, и появилось желание выйти погулять, Лиртна это сразу заметила. Ненадолго ушла и вернулась с платьем для меня — очередной вариацией мешка с прорезью для головы, но уже с руками и пояском. Внимательно наблюдала, как я одеваюсь, затем коротко бросила:
— Пошли.
Зашли в какую-то подсобку, и мне досталась метла чуть не с меня ростом. Лирина привела меня на площадку между домами.
— Мети — и ушла, больше ничего не объясняя.
Вот уж действительно, как в армейском анекдоте «отсюда и до обеда». Никто не стоял над душой, не говорил что, куда, как, но и команды остановиться никто не давал. Поэтому я, не торопясь, с перерывами на отдых начала вжикать по булыжникам, которыми был вымощен двор. Мусора оказалась не так много, но пару кучек я всё-таки собрала. Подумав, сходила в подсобку, нашла совочек, ведро, собрала в него мусор. Куда выкидывать — непонятно, и я оставила его у входа в «свой» дом.
Роль дворника позволяла спокойно осмотреться, и я не слишком расстроилась такой работе. Хотя особо-то смотреть было не на что. Первое, что удивило — малолюдье. За всё время, что я мела, заметила всего с десяток женщин, идущих по своим делам. С одной стороны тянулась высокая стена. Вокруг площадки четыре одноэтажных дома без особой отделки. Так, скорее хозяйственные постройки, чем жилые. Когда я немного освоилась, то поняла, что и правда попала в «хозяйственный» сектор. Территория храма делилась на три неравных части — собственно храм, жилая часть и хозяйственная. Жилая была отделена внутренней стеной и туда имели право заходить только «сёстры». Такие, как я, приблуды, могли зайти туда только по прямому приказу. Ну а хоздвор, отделённый от улицы ещё одной стеной — самое обычное скопище складов, кухни, бани, мастерских. Столовая тоже была здесь. Большой зал, чуть ли не на пару сотен народа, но я никогда не видела больше сотни за раз. Да и кормили нас раздельно. Часов я здесь не видела, а на кормежку созывал колокол. Один удар — для сестёр. Два — для таких как я — десятка молодых женщин в мешковатой одежде прислуги. Возраст от двадцати до тридцати лет. И каждая пережила какую-то трагедию. Мы почти не разговаривали, отгородившись друг от друга стеной отчуждения. Первые дни я пыталась наладить отношения, узнать что-то, но на меня смотрели как на врага. Не потому, что я что-то сделала, а потому что в каждой плескалась боль, и они никого не хотели к ней пускать. У семерых глаза были потухшие, как будто они выгорели изнутри, а вот у троих частенько к боли добавлялась ярость, словно они мечтали о чьей-то смерти. С этими было ещё неприятнее, словно сама становишься соучастником будущего убийства. Поэтому по вечерам в нашей «общаге» было тихо. Никаких разговоров, никакого шептания «по секрету». Каждый сидел в своей келье и думал о своём. Первое время это меня устраивало, но потом стало тяготить. Не готова я жить в такой тягостной обстановке.
