— А чьи это игрушки, что я видел на заднем дворе? — спросил он.
— Тэффи, — сказала она. — Моей дочери. Она ходит в школу. Во второй класс.
В этот миг у него возникло побуждение сказать ей, что она была его учительницей. Это чуть было не сорвалось у него с языка; он так и этак повертел в уме несколько слов, но потом неожиданно сказал:
— Раз уж ты учительница, то почему бы тебе не обучать ее дома? По мне, лучшего и быть не может.
— Все дело в коллективе, — сказала Сьюзан. — Ребенка нужно готовить к жизни в коллективе. Кофе хочешь?
Она поднялась с кресла и двинулась к выходу.
— Нет, спасибо, — пробормотал он. Побуждение миновало, и, странным образом, вместе с ним исчезло и всякое намерение рассказывать ей о прошлом. Может, он так никогда ей об этом и не скажет, эта тема закрыта раз и навсегда. Он помнил ее, молодую учительницу, встретившую их одним прекрасным утром, когда они вошли в свой класс.
В те дни, прикинул он, ей, вероятно, было двадцать три или двадцать четыре. Господи, пронеслось у него в голове. Столько же, сколько сейчас мне.
Думая об этом, он пытался представить ее такой, какой она была тогда на самом деле, а не такой, какой рисовалась ему, когда он был учеником пятого класса, мальком одиннадцати лет от роду. Образ оказывался размытым, как, наверное, тому и следовало быть. Он мог закрыть глаза и вообразить себе разных дружков того времени: Тейта Толстогубика, Бада МакВея, Эрла Смита, Луиса Селкирка, пацана из многоквартирного дома по другую сторону улицы, который как-то раз отмутузил его на виду у всех, девчонку, сидевшую в классе через проход от него (у нее были длинные черные волосы, и Джин Скэнлен по его просьбе написал ей однажды записку, которую перехватила старая миссис Джэффи, но — слава богу — не смогла разобрать). Все это по-прежнему оставалось для него видимым, но когда он думал о ней, о мисс Рубен, то видел только женщину с замкнутым лицом, сердитыми глазами и бледными кривящимися губами, одетую в голубой костюм с огромными пуговицами, похожими на медали, что крепятся на горлышки бутылок с шампанским, только белыми. И вспоминал о необузданной властности ее голоса, особенно на игровой площадке во время перемен; она стояла, надзирая за ними, на крыльце у входа в школу, накинув на плечи теплое пальто.
В Айдахо она приехала из Флориды и к холоду была непривычна. Зимой и в первые месяцы весны она все дрожала и жаловалась, даже им, и лицо у нее было осунувшимся и измученным, а губы втянуты так, что их почти не было видно. В классе она постоянно рассказывала о Флориде, о том, какой там чудесный климат, о лимонах и апельсинах, о пляжах. Они все ее слушали. Обязаны были слушать.
