1 сентября. 28 августа провел в Ясной, где праздновалось семидесятилетие Л. Н. Было много народу и очень шумно. Особенно значительного ничего не было. Провел я там только один день с утра до вечера.
14 октября. Вчера утром я вернулся из Ясной Поляны, где провел три дня. Я, между прочим, прочитал новую повесть Л.H., «Воскресение». Вторую, еще не отделанную половину, я читал в набросках, написанных на маленьких отдельных листках. Некоторые места были написаны только утром того дня, когда я читал.
За последнее время Л. Н. почти всегда бывал в удивительном настроении какого‑то просветления, какой‑то необыкновенной молодости всего существа. И какая при этом простота! Когда я, прочитав первую половину «Воскресения», попросил у него вторую, он дал мне папку, всю полную исписанной, большей частью на разной величины кусках, бумаги, и сказал:
— Вот здесь все. Прочтите, если что разберете. Конец еще только набросан.
Я попал в самое «святое святых» его работы. Я видел, как очищает, уясняет свою глубокую, психологическую работу Л.H., как часто маленькая перемена одного штриха влечет за собой полное изменение целого эпизода, как иногда простая перестановка двух отрывков освещает более ярким светом всю картину.
Удивительна сцена, когда Катюша швыряет Неклюдову фотографию и начинает в исступлении говорить ему все, что накипело у нее на сердце: и сто рублей, и желание спастись ею и обрести через нее духовное благо, как прежде она послужила его телу. Она кричит ему: «Ты противен мне, уйди, уйди, я видеть тебя не могу, ты весь мне противен, весь, весь: и плешь твоя, и твой поганый затылок, весь противен, ха, ха, ха!» — и ее истерический хохот и плач, как она упала на постель и вся тряслась от рыданий, а он долго стоял и наконец тихо, мягко положил ей руку на голову. (Сохраняю пересказ этой сцены, так как в окончательной редакции романа она совершенно видоизменена.)
14 ноября. На днях Софья Андреевна дала мне прочесть небольшой, написанный Л.H., отрывок «История матери», начало повести.
11 мая. Говорили о Каткове. Л. Н. высказал мнение, что Катков не был умен.
Софья Андреевна возмутилась и сказала:
— Всякий, кто думает не по — нашему, непременно глуп. На это Л. Н. сказал:
— Свойство глупых людей: когда вы им говорите что- нибудь, они никогда не отвечают на ваши слова, а все продолжают говорить свое. Эта черта всегда была в Каткове. Поэтому‑то я и говорю, что Катков был глуп. Вот и в Чичерине есть доля этого, хотя разве их можно ставить приблизительно рядом?
