— Приведите священника, — сказал он. — Во имя Господа, женщина, пожалуйста, приведи священника. У меня здесь есть серебро…
— Оставьте серебро себе, — резко сказала она. — Я не возьму за это деньги. — У нее было не так много примет, но эта была одна из них. Требовать деньги у умирающего за то, чтобы привести священника, — она была уверена, что это сулит ужасные несчастья. Кроме того, ей это не составляло труда. — Внизу есть монах, — сказала она. — Я лучше приведу его, пока он еще держится на ногах и способен понимать, что вы говорите.
Она подошла вовремя. Монах как раз поднимал четвертый стакан вина и собирался осушить его, намереваясь таким способом забыть о своих неприятностях, когда она протянула руку и выхватила у него стакан.
— Отец мой, — сказала она. — Наверху лежит умирающий, которому очень нужен священник.
Он посмотрел на нее снизу вверх с выражением глубокого горя, но встал, стряхнул пыль со своего серого одеяния и собрался.
— Веди меня к нему, — сказал он с заметным достоинством.
Он ополоснул лицо и руки холодной водой, вытер их и сел у кровати, чтобы предложить всю возможную помощь и утешение умирающему человеку, который то бредил, то ненадолго приходил в себя, то рассуждал ясно, то не понимал, где он. Жена владельца гостиницы отступила в дальний угол — компромисс между вежливостью и любопытством, и села там, довольствуясь тем, что может немного отдохнуть от работы.
Некоторое время слушалось только тихое бормотание священника и гонца, и женщина заснула. Она спала, когда брат Норберт обратился к ней.
— Оставьте нас ненадолго, добрая женщина, — сказал он.
Когда комната опустела, умирающий прошептал:
— Я готов любому рассказать о своих грехах, но это — совсем другое дело.
— Нечто худшее? — мягко спросил монах.
— Нет, — сказал он и остановился, чтобы отдышаться. — Обвинение. Священное обвинение, отец. Наклонитесь ближе, я скажу вам это на ухо.
Тот наклонился, приблизив свое ухо ко рту умирающего.
Когда монах позвал жену трактирщика, умирающий уже находился при последнем издыхании. Монах встал, но лежащий человек протянул руку и схватил его за рукав.
— Отец, поклянитесь, что вы сами передадите ему это. Вы можете взять мою лошадь. Она небольшая, серая.
Лицо монаха, все еще красное от вина, начало сильно бледнеть, пока не сравнялось цветом с лицом умирающего.
— Поклянитесь.
— Клянусь, — нерешительно сказал он.
— Помолитесь за меня.
Монах снова тяжело сел на стул и положил руку на грудь умершего.
