Вот с этого все и началось, да так, что переломило под корень мою дальнейшую жизнь. Я попал в поле зрения органов государственной безопасности. Сначала в родной Белоруссии, а потом уже и в Ленинграде. Не знаю уж, чем руководствовалось 5-й отдел Управления КГБ по Ленинграду и области (наверное, талмудом и каббалой), но так называемым диссидентом я стал по милости именно этого управления КГБ. О других подразделениях Комитета госбезопасности ничего плохого сказать не могу, они выполняли полезную для государства работу. Одним словом, квартирные выставки моих полотен и графики на религиозную тематику и мое достаточно робкое участие вместе с Галиной Григорьевой, Татьяной Горичевой и Игорем Дорошенко в литературном самиздате в Ленинграде, вкупе с интересом к религиозному семинару Пореша-Горичевой, привели к тому, что в один прекрасный день я обнаружил в своем лице очередного "матерого врага Советской власти". Подозреваю, что некоторые сотрудники 5-го отдела в Ленинградском управлении КГБ уже заранее сверлили дырки в погонах. Врага ведь надо разоблачить, а за это, как известно, и дают звездочки. И враг-то этот какой-то странный... Больной, наверное? Вместо того чтобы, как все "здоровые" диссиденты, требовать выезда на "землю обетованную" к желанной свободе и демократии, этот талдычит что-то про "русское да православное". Закончилось все это тем, что по приезде из Ленинграда к себе в Речицу в начале 81-го я был взят, как говорится, под "белы ручки" и помещен в местную психбольницу, куда также на всякий пожарный случай доставили и Сашу Исачева. Основание для помещения в "психушку" (его я прочитал в наших личных делах, проникнув ночью в кабинет главврача), заставило меня усомниться в психическом здоровье сотрудников 5-го отдела Гомельского областного управления КГБ. Нам с Исачевым инкриминировали ни много ни мало как замысел и подготовка терактов против делегатов ХХI съезда КПСС. Из "психушки" нас выпустили только в марте 81-го года, а тут как раз подоспел и весенний армейский призыв. Не то чтобы я не хотел идти в армию. Нет! Была, правда, одна проблема - мое заикание. Но не настолько оно было проблемой, чтобы я не смог четко повторить слова воинской присяги. Я хоть и заика, особенно когда злой и нервный, но, слава богу, хоть не картавый. На память и дикцию никогда не жаловался. Все медкомиссии проходил я исправно и регулярно и даже помог майору (начальнику 2-го отделения горвоенкомата) оформить наглядную агитацию. Тем более что и сосед мой по подъезду, Серега Степанов, отслуживший срочную в разведбате на территории Венгрии, в Южной группе войск, а потом закончивший школу прапорщиков (до недавнего времени он служил в дивизии Российских РВСН), вопрос этот понимал просто: не служил не мужик. Кстати, именно он первым и привил мне то отношение к армии, которое проявилось позднее в моих передачах на "Свободе". Самого же Серегу от армейской службы должны были комиссовать по-любому - один глаз у него почти не видит. Однако он обманул медкомиссию, а по стрельбе не знал себе равных в городе, часами не вылезая из тира (вот только щурил не тот глаз). Степанов часто приходил ко мне, приходили и его друзья-сослуживцы. За бутылкой да закуской разговоры велись разные. Мужики знали о пристальном внимании ко мне со стороны комитетчиков и понимали, чем это может грозить им по служебной линии, но, слава богу, как-то все обошлось. Особенно я запомнил одного из Серегиных сослуживцев, капитана, не раз упоминавшего в разговорах Афганистан. Серега, когда напивался, на чем свет стоит клял власть, которая посылает умирать простых необстрелянных пацанов, а не его, профессионала. Сам он написал два рапорта с просьбой отправить его "за речку", но начальство оставило их без внимания. С его слов я понял тогда еще одно: дети "власть имущих" в Афгане не воюют. Дескать, дураков нет. Как раз еще ранней осенью 80-го пришел в соседний с нами двор "цинкач". Парня я знал по школе. Нам всем, кто был на его похоронах, сказали, что это, мол, несчастный случай на учениях. От Сереги я узнал, что гроб из Афгана. В военкомат по повестке я, конечно, пошел. Хотя, наверное, не надо было мне тогда спрашивать: "В каком Афганистане служит сын первого секретаря горкома партии?" Глядишь, и судьба моя могла сложиться бы по-иному. Но сделанного не воротишь, и прямо из горвоенкомата поехал я по "знакомому адресу" - в психбольницу, где доктор терпеливо и очень доходчиво втолковывал и вкатывал мне через шприц эту самую разницу между мною и сыном первого секретаря горкома партии.
