Еще он помогал архондаричному, отцу Авксентию, человеку болезненному и слабому. Когда отец Аверкий ушел из Филофея, отец Авксентий говорил: "Лишились мы благословенного человека Божия!"
Видели мы его только на послушании и в храме, где он читал Девятый час и Полунощницу. Друзей и приятелей он себе не заводил — сидел у себя в келье и молился. Мы слышали, что он много постится и мало спит. В словах он был очень внимателен. Все молчал, говорил только "благословите"».
Отец Аверкий неопустительно участвовал в богослужебной жизни монастыря. Кроме этого, у себя в келье он тайно совершал большие подвиги и много молился. Он поставил себе духовную цель: как можно лучше подготовиться к жизни в пустыне. У него была возможность подвизаться незаметно для других, так как условия особножительного монастыря были для этого благоприятны.
Старец рассказывал: «В келье вместо подушки у меня был обрубок каштанового пенька. Вместо кровати — две доски с пустым местом посредине, чтобы позвоночник не прикасался к доскам и не нагревался. Каждый день я постился до Девятого часа. Кроме этого, старался много дней подряд есть какой-то один вид овощей — например, одни помидоры, один латук, одну капусту, до тех пор пока эта пища не надоедала, так что я ел ее уже без желания. Каждую ночь я совершал бдение. Спал немного. В храме не садился в стасидию, чтобы меня не поборол сон».
Монастырь Филофей находится на значительной высоте. Зимой там выпадает много снега и бывает очень холодно. Однако отец Аверкий ради аскезы не топил у себя в келье печку. Благодать Божия согревала его и сохраняла от серьезных болезней, несмотря на то что совсем здоровым он никогда не был — постоянно страдал от какой-нибудь немощи. Видя, что кто-то из старцев запирает свои дрова на замок, опасаясь, что их украдут, отец Аверкий расстраивался. Он считал подозрительность несовместимой с монашеским званием и просил такого монаха не запирать дрова, обещая, что сам будет носить дрова ему или даже всем, чтобы никто не брал чужого.
«И вот, — рассказывал Старец, — хотя от аскезы я стал похожим на скелет, однажды ночью я почувствовал искусителя — как бы женское дыхание прямо у себя над ухом. Я тут же поднялся, начал церковное песнопение и зажег свечу. Когда я исповедал происшедшее духовнику, он мне сказал: "Должно быть, в тебе есть тайная гордость. Если человек совершает такую аскезу, то подобным искушениям оправдания нет". И действительно, исследовав себя, я убедился, что иногда мой помысел говорил мне, что я что-то из себя представляю и будто бы делаю — как бы это сказать? — ну, якобы делаю что-то значительное. Ух, какая же это чушь собачья!..»
