Я посею оольше маку,
По головке буду рвать,
Провожу мила в солдаты,
По годочку буду ждать.
Из-за плетня безрукий инвалид Митяй заорал, выкатив пьяные глаза:
- Довоюемся! Всех забреют, и тебя, хромой демоненок, на войну заберут. Эх вы, временные правптели-губители!
- Митя, ты потише, - урезонила его жена. - Они хоть и временные, а насолить могут на всю жизнь.
- Долой свободу! Спасай детей!
Я пробежал задами прямиком к сеням Поднавозновых.
Никанор и тетка Катя отдыхали на кровати, тихо переговариваясь.
- Дядя Никанор, поскорее спрячь резаную овечку в другое место. Ты не бойся меня. Я никому не скажу, что ты украл нашу овечку.
Никанор усмехнулся побелевшими и задрожавшими губами.
- О какой овечке толкуешь?
Мне не нравилось его притворство, и я твердо сказал:
- Ты нашу овцу зарезал. Мясо в погреб спрятал.
- Как ты, негодяй, смеешь врать на старых людей! - закричала тетка Катя. - Я вот поведу тебя к матери и деду. Они тебе распишут задницу-то ременным кнутом.
- Замолчи, мать. Мы сейчас с Андрюшкой поговорим, он мальчишка толковый. - И Никанор обнял меня и вывел во двор.
Поравнявшись с низкой мазанкой, Нпканор втолкнул меня в нее, быстро подпер на задвижку дверп и вплотную придвинулся ко мне. В щели в дверях золотыми клиньями рубили темноту солнечные лучи.
- Ты что, Андрейка, во сне, что ли, видел про овцу? - шептал Никанор. Я никуда не ходил ночью, хворал.
- А мясо-то чье прятал в погреб? - спросил я, глядя на его сурово сведенные брови.
Никанор деланно засмеялся. Усадив меня на верстак, он долго разубеждал меня, а потом ласково-вкрадчиво спросил:
- Ну, теперь ты не думаешь, что я вашу овну зарезал?
- Пусти, дядя Нпканор, я пойду на улицу.
Он преградил мне дорогу. Луч упал на его руку, и я увидел в этой заскорузлой руке железный расплющенный молоток. Наши глаза встретились, и я почувствовал, что он мог пристукнуть меня одним ударом. Но я сел снова на верстак и глубоко вздохнул.
- Мясо я купил, - сказал Никанор.
Жалость и злоба к нему, боязнь за свою жизнь и какая-то безрассудная смелость, желание сделать доброе этому человеку и презрение к его тупому стремлению скрыть правду - все слилось в моей душе. Я схватил руку Никанора и зашептал:
- Я ведь сам пришел к вам. Мне жалко тебя, дядя, поэтому я пришел. Я... по глазам заметил, что ты украл.
Вдруг он упал на колени, стал обнимать меня, плакать и что-то говорить. Я обхватил руками его голову, поцеловал пахнувшую потом шею и заплакал. Теперь я уже не хотел чтобы он признавался, чтобы он знал, что я знаю, мне хотелось только одного: чтобы он забыл все и жил спокойно.
