- Ну, товарищ Халилов-батюшка, знаешь, кого я вспоминаю, когда вижу твою посадку? - с умилением заговорил Афанасьев и, осмотревшись кругом по темным углам завозни, заглядывая в лицо Халилова, доверчиво признался: Вспоминаю я одного человека...
- Не собаку же вспоминаешь - она на коня пе садится, - пошутил Халилов.
- Ноги у пего были вот такие же кривоватые и сильные.
- Я потомок потрясателя вселенной, самого Чингисхана.
- Нет, сокол мой ясный, ты смахиваешь на Иннокентия Григорьевича.
- Поп, что ли?
- Дуганов. Хозяин того имения. Член Государственной думы.
Халилов пронзительно насталил кипчакские, с горячей желтинкой глаза:
- А о смерти Ильи Цевнева ничего не знаешь? Мне бы за ниточку зацепиться, Степан Кириллыч...
Афанасьев постегал плеткой по голенищу своего сапога.
- Не знаю, товарищ Халилов, - сказал он замедленно. - Давно было, восьмой год... Не найдете, все ниточки, наверно, сгнили. Вот только Тимку зря бередите. Парень успокаиваться начал, а теперь опять всколыхнете... Совсем отечески посоветовал держаться дорогой к Тпмке выше берега: лога и ерики загудели полой водой.
Халилов толкнул коня на вытаявшую землю, с первого шага взял горячей иноходью.
Подошедший Ермолап залюбовался им:
- Как он сидит, сукин кот! Будто родился в седле.
- А может, родился на коне, морда-то кочевничья.
Ермолап поправил кушак на заношенном полушубке, повел к кузнице на ковку своего жеребца Мигая.
- Кузнец у нас сноровистый, - сказал Афанасьев, заглядывая в глубину кузницы. - Эй, Калганов, обуй-ка быстроногого коня.
- В станок, - коротко бросил кузнец из пахучих окалиной сумерек.
И когда подручный и Ермолай привязали карего Мигая, вышел кузнец в брезентовом фартуке, с рашпилем и ножом в руках. Ермолап присел на опрокинутые кверху полозьями сани, наблюдая за работой крепко сложенного кузнеца. С какой-то томительной опаской Ермолай коротко взглядывал на его рябоватую, развороченную шрамом скулу, боясь встретиться с ним глазами.
Ловко кузнец подравнял ножом, обточил рашпилем копыто, примерил подкову, расчетливыми ударами загоняя гвозди.
Казалось, он угадал, какое смятение охватило душу Ермолая, и, как бы потешаясь над ним, сам так и полез навстречу опасности: не спеша собрал инструмент, спокойно давая разглядывать себя, повернулся к Ермолаю худощавым строгим лицом с вислыми усами по краям прямого, суровой складки рта. В прищуренных глазах, как вспышка грозы, мелькнула и погасла глумливая усмешка.
