На выезде с хутора догнал Острецова Тимка Цевнев.
- Захар Осипович, деньги оставили на свадьбу, что ли? Значит, с ней по закону? - спросил он, держась за стремя, распахнув ватник.
- Видишь ли, Тимофей...
Глаза Тимки стали длинными, притягивающими.
- Слазь, Захар Осипович, поговорим.
Захар спешился, и они пошли рядом впереди коня.
- Как же получается? Что же Таня будет делать?
- Эх, Тимофа! Маленький ты еще понимать всю путлюшку жизни... Не серчай на меня, я тебя очень уважаю. И Таняку не оставлю без помощи. Но связать свою жизнь с ней не могу.
Вдаль на синюю тучу смотрел Тимофей, говорил тихо:
- Жалко мне ее, глупую и добрую. А деньги, какие дал ты ей для очистки своей совести, возьми. - Он нагнулся и засунул деньги за голенище сапога Острецова.
- Ну, это ты зря, Тима... Ты что же, неужто жениться на ней хочешь? Не советую!
Захар снова протянул деньги Тимке. Но тот мягко отстранил его руку:
- Они сгодятся тебе... На твои поминки. Сбелосветят когда-нибудь, бабий ты подподолошник. А я-то, дурак, почитал тебя другом тяти...
- Не обижай меня, Тимка! Лучше меня не было у отца твоего друга. Ты же для меня вроде младшего брата...
Многих Захар выводил в люди на широкую дорогу, был для них властью и учителем. Умел похлопотать перед вышестоящими: этот человек свой в доску, настоящий коммунист получится из него, учить надо. И Тимку проводил в сельскохозяйственную школу, напялил ему свои сапоги: подойдут, ты болынелапый. Школа парнишке в науку пошла, да только не пригасила резкую зоркость, святую жестокость.
- Не держи на меня сердце, Тимоша...
Пока не перевалил за увал, Захар чувствовал на себе взгляд парнишки, побаивался: если оглянется, вернется за Танякой. Мышцы спины болели, может, к погоде ныли давние ножевые рубцы. Уж в какие переплеты не попадал Захар, но пересилить свою неукротимую тягу к женщинам не мог - жалость и любовь к ним напрочно связали.
До главного совхозного хутора Острецов насилу добрался по порушенной дороге - где ехал на коне, а где вел его в поводу. Неустроенной, больно перекрученной казалась вся-то жизнь.
Над мельницей, путаясь крыльями в ветлах, жаркоголосые, колготились грачи. Пахло теплой мукой. И тут только Захар почувствовал весну, и ее влажный ветер выдул из души застоявшийся угар. А может, просто улеглись горечи где-то в затишке до поры до времени.
На главном хуторе встретил Ермолая.
"Не дай-то бог, разузнает про Таняку этот старый черт с предрассудками, напишет Люсе", - подумал Острецов.
