Затерялась где-то в людском разнолесье та девушка Паша, а воспоминания о ней нет-нет да шевелились в сердце родничковым ключом, больно и сладко.
Заведующий губземотделом, с зачесом назад, в толстовке с матерчатым поясом, покашливая в кулак, сказал, окая с колесо, объемно:
- Бой дали троцкистам и правым оппортунистам на губернской конференции видал какой. Извертелись вконец: мол, социализм строить можно, но не построить. Ты кинул в них увесисто: мы, рабочие, делаем паровозы, знаем, что не зубочистка получится, а паровоз. Так вот, дорогой товарищ Колосков Онпсим, хотя собачий хвост и воображает, будто он вертит собакой, а не наоборот, всe же ощутимо давят кулаки на хлебном фронте. Горько! я т и ненадежен каравай классового врага. С полынком. Потому Политбюро решило создавать зерновые совхозы. Директором одного из них ставим тебя, дорогой приятель.
П фамилия твоя хлебная.
- Батенька мой, да у меня образование какое? Три класса прошел, на четвертом споткнулся. Скотеко-прцходское.
- Я сам затрудняюсь по части запятых. Иной раз з письме к ученому приятелю накидаю запятые в копце:
расставь по надобности, лишние зачеркнуть можешь. - Заведующий подошел к карте, обвел карандашом участок. - Около пятидесяти тысяч гектаров. Осваивай. Как?
Я не знаю. Будешь ты, Колосков, представителем рабочего класса, веди партийную линию на селе. В тех глухих местах совхоз примером и опорой должен быть. А природа строгая, капризная. Иногда дождь идет не там, где просят, а где косят, не где пыль, а где был.
Он вынул из сейфа пачку денет, отсчитал сто новеньких пятерок.
- На переезд и одевку. Отчета в расходовании этой суммы не требуется. Только распишись.
В костюме, с новым чемоданом ехал Колосков в международном дубовом вагоне. В Бузулуке подсел в купе бакалейщик из Хлебовки, Ермолай Чубароз, - ездил навестить дочь Люсю, студентку педтехнпкума. Зачесав рыжие космочки за прожаренные зноем уши, он завистливо восхищался хозяином маленького бузулукского заводика по изготовлению деталей к сельскохозяйственным машипал.
- Из ничего пошел в гору! - И с горечью несбыточного вожделения вздыхал: - Эх, волю бы ему... министр!
Да ведь не дают развернуться! Ну, а ты, Онисим Петрович, чем промышляешь?
- Хлебом и скотом! - весело ответил Колосков. - А не прижмут? допытывался Ермолай.
- Меня? Не прижмут! - сметливо подмигнул Колосков, поглядел на благообразное лицо в пробрызнувшейся сединой бороде.
За пивом Колосков открылся, кто он.
