А может, приневолили? Больно мне, Марька, от одной думы. Да ведь он, пакостник, смеется сейчас надо мной.
На моей совести нет греха, никого не принуждал, не обманывал, а эти гадят людям жизнь на первом шагу.
Страшно накажу я Тимку. Он, тихоня, может усыплять людей.
Марька вскинулась.
- Не он! Никто не виноват.
- Да если уж ты не соблюла себя, то что же говорить о других? Ну и девки пошли... Не плачь, постараюсь забыть все, с язвой в душе жить кому охота?
- Никого не тронь. Решай жизни меня.
- Не напрашивайся на расправу. Не уйдешь от моего гнева.
Автоном отвернулся. В дреме слышал не то плач, не то песню, очень печально и жалостно звучащую над его головой:
Из-под камня, камня белого
Выбегала речка быстрая,
Выбегала речка чистая.
Не лихой казак вел коня поить.
А ревнивый муж вел жену губить,
Не губи меня рано поутру,
А губи меня во глухую ночь,
Когда детушки спать уляжутся,
А соседушки успокоятся...
Кто-то давил снаружи на дверь, и она поскрипывала.
Марька толкнула Автонома, боязливо прижалась к нему.
- Лошадь, наверное, чешется, - сказал он. - Спи.
- Детоньки, откиньте крючок, - просил Кузьма.
Дверь, треснув, открылась. Сильнее запахло навозом, овечьей шерстью.
- Эка, бог какую сноху послал мне, штоб тебя совсем, а? Сейчас она упадет в ноги. А Ермолай грит, не упадет.
Какого шайтана знает он, короткий барин. Вот крест.
Упадет.
Автоном шепнул Марьке на ухо:
- Иди, поклонись, а то ведь не отвяжутся до утра.
Поеживаясь от валившегося в открытую дверь холода Марька упала в ноги свекра, коснувшись пальцами холодвого пола, а лбом - пахнувших скотным двором валенок.
Кузьма поднял ее, прижимаясь бородой к голове, плача от умиления.
- Ласточка ты моя родная. Не покорность нужна мне твоя, а уважение. В любви живите, детки. Все вам, дети мои, отдаю.
Закрыв за отцом дверь на засов, Автоном спросил Марьку, почему она ночью поет.
- Неужто? По дурости я забудусь и пою, сама не знаю про что. А вот тятя разговаривает сонный, все расскажет, что думает.
- Ты знаешь, ну, жалко мне тебя...
- Правда? А я думала, прогонишь меня утром... - Да ты вовсе еще дпте... успокойся, спи.
Протрезвевшая Фпена, вспомнив свою первую после венца ночь, когда для доказательства честности пришлось резать голубя, пробралась под насест и поймала курицу.
К дверям мазанки подошла на рассвете, держа под поле л курицу, вцепившуюся когтями в кофту. И тут она усомнилась в своей затее: а вдруг оконфузишься, как было с ней? Тогда тетка зарезала голубя, да от усердия окрылила перьями рубаху. Смеху было много, но Фиена враз повернула теткину промашку в свою пользу:
