- Ты прежде накорми, Василиса Федотовна, своего молочного сына, суетливо присоветил Кузьма.
Василиса развалила ножом ноздреватый, пахнувший хмелем калач, положила кусок сала на дежке. Кузьма поставил кружку первача.
- О Власе лучше не спрашивайте. Жалко мне вас, стариков...
- Убили? - выдохнула Василиса.
- Вот оно какое происхождение... Росли вместе, шли вроде в ногу... ты свету белому радуешься, а он... Кто сгубил его? - спросил Кузьма.
- Влас служит разору душой и саблей - то к нам, то к белым мотается.
- А ты-то какого войска ратник? - спросил Кузьма.
- Я красный, справедливости служу. Вот, Василиса Федотовна, хоть Влас мне молочный брат, а попадись од под горячую руку - изрублю.
- Да как ты можешь говорить мне такие слова? Я тебя моим молоком в жизни удержала! - Василиса плеснула самогоном на Захара.
- Да я бы сам выпорол Власа, ей-богу! - сказал Кузьма.
- Все вы за народное дело на словах... Горько заплачете, да поздно будет, дядя Кузьма.
- Ты не мажь дегтем мою душу, Захар. Я сам давеча...
Пойдем, покажу, хоть и грех хвалиться этим, да уж так случилось.
Вошли в амбар, светя сальной плошкой. Взблеснула подковки сапог лежавшего на полу человека.
- Посвети лучше, дядя!
Широко открытые серые беспамятные глаза, по шее и лицу наискось запеклась кровь.
Выпала из руки Кузьмы плашка, чадя фитилем.
Захар постоял над Власом, ушел молча, расстегивая душивший ворот гимнастерки. Кузьма и Василиса перенесли Власа на погребшщу. Оттирали виски редечным соком. Ночью отец погрузил сына на лодку, увез в камыши.
Влас то прпходил в себя, то снова проваливался в беспамятство.
"Почему не уподобил меня господь Михаилу Архангелу, чтобы я бил ворогов, как он змия копьем? Почему не сделал меня коршуном когтить злодеев, как он утят в тихой заводи? Послал ты, господь, мне судьбу Авраама, сына в жертву приносящего", - горько молился Кузьма, глядя сквозь слезы на водянистый закат.
Когда он на заре принес сыну куриного бульона, Власа не оказалось на камышовой постели в шалаше. Следы увязавших в илистом берегу коней затягивало ряской.
Из-за ветел разглядел: на том берегу сникал в седле Влас, другой всадник, тонкий, с крепкими, накаленными заревом скулами, поддерживал его. Так вот и увез Уганов Власа...
- Сынок, ты спишь? Прости меня, не хотел я скребком-то.
- Судьба, батя. Не ты, так другой бы... Сильно поднажали на крестьян, я пожалел их. Вот тогда-то я пошел с Угановым, понял: глубоко, до печенки, прокусили крестьянина, коли отец рубанул... С того-то момента и повернули мы... к белым, волей-неволей, а служили не тому богу.
