Уволившись нз армии с наградами, Уганов отказался от видных постов, предпочел профессию журналиста в губернской газете.
Взлелеянный в его мечтах крестьянин вступал в равноправные отношения с городом: вы нам - машины, мы вам - хлеб, мясо, молоко. Две партии в парламенте - городская и сельская. В степях ковыльных, тюльпанных виделся Дмитрию вооруженный хлебороб на коне: зорко сузив глаза, всматривается в горизонты, как бы сросшиеся вдали с травой пли желтым кипением спелой пшенплы. Слабые вымирают, уйдут в города, на земле останется элита. Редчайший сплав Руси и Азии, певучая скпфская кровь.
Реки в берегах, океаны в берегах, придающих им глубины и форму. А ну, разлей воды ровным слоем по земле - заболотятся. Так и духовная жизнь народа самоуглубляется в здоровом; хранит и умножает моральную красоту избранное богом племя крепкоплечпх мужиков и грудастых баб...
Манили Дмитрия к себе удивительные степи с долинами, холмами, чистыми речками и лугами, с перелесками, колками, с покрасневшим от земляники солнечным склоном. И вдруг над равниной ковыльной встанет железная, крапленная птичьей кровью да пометом гора, а у отножья ее разливается сочнотравье. У такой-то вот горы и заросла таволгой могилка матери...
- Ни у одного народа нет таких непостижимо глубоких песен. Тайна русского сердца безмерна. Монастыри, скиты строил. Сейчас разрушает храмы. Азиатское, кочевничье в нем бушует. Завтра пожалеет, покается, - как бы сам с собой говорил Халилов в полном одиночестве, хотя глаза его следили за движением ширококостных рук Власа, зажегшего свечку и завесившего окна изнутри сыромятными овчинами.
- Пропустим малость, Митя?
- Плесни маненько, Власушка. - Халилов потянул сквозь крупные белые зубы, вытер кусочком хлеба уголки рта, кротко посмотрел, как сбегали капли по вислым усам Власа. - Нам опасно терять русское начало, свое издревле единение. Европейский коммунизм нам не подходит.
Не привьется, как бы ни старались безродные революционеры-коммунисты. Им бы стереть нашу самобытность попроворнее. Чай, не забыл: в революцию разрушали с безжалостным размахом, как в чужой стране.
- Почему меня мотает туда-сюда, Митрий Иннокентьич? Хуже я других, что ли? Не о себе ведь пекусь, Россия вот тут, в душе, сидит, а какое ей предназначение - не знаю. Ночами-то иногда места не нахожу, будто гвоздями постель проросла... тянет к той кирпичной яме... где Илья...
- Убери слюни, рубака! Революция, брат, не закончилась... приглядывайся кое к кому. Считай это моим приказом.
