— Может быть, даже слишком умный. С таким именем, как у него, заниматься подобной работой, это…
— Он американец в пятом поколении, — прервал коллегу Пилгрим.
Последние слоны покинули арену, и на смену им под рев труб и неожиданно усилившийся грохот оркестра ворвалась золотая колесница, запряженная двумя черными жеребцами с роскошной упряжью. За колесницей следовала дюжина всадников, на полном скаку выполнявших умопомрачительные трюки. Публика восторженно зааплодировала. Представление началось.
Один великолепный номер сменялся другим, в очередной раз подтверждая, что лишь немногие зрелища могут сравниться с цирком. Все было превосходно подготовлено и представлено, а некоторые из включенных в программу номеров считались лучшими в мире.
Здесь были замечательный дрессировщик Генрих Нойбауэр с дюжиной свирепых нубийских львов, и единственный равный ему по мастерству дрессировщик Мальтиус с дюжиной еще более свирепых бенгальских тигров, управлявшийся со своими животными с такой легкостью, словно они были обыкновенными котятами. Дрессированных хищников сменили шимпанзе знаменитого Караччиолы, который без труда продемонстрировал публике, что его обезьяны гораздо умнее, чем их дрессировщик. Кан Дан, объявленный в афише как самый сильный человек на свете, совершал необыкновенные подвиги, с помощью лишь, одной руки удерживаясь на канате и трапеции, по-видимому, совершенно не обремененный присутствием нескольких очаровательных юных дам, которые крепко цеплялись за него, демонстрируя трогательную привязанность. Ленни Лоран, комик-канатоходец, способен был довести до безумия любого страхового агента в стране. Рон Робак выполнял такие трюки с лассо, что ему позавидовал бы любой искушенный в родео ковбой. Метатель ножей Мануэло мог с завязанными глазами погасить ножом зажженную сигарету на расстоянии семи метров. Выступление Дурианов — болгарской группы гимнастов на качелях — заставило зрителей удивленно крутить головами.
В представлении были и другие номера — от воздушного балета на батуте до группы циркачей, взбиравшихся по высоченным лестницам и балансировавших наверху, умудряясь одновременно перебрасываться деревянными булавами.
Понаблюдав за представлением около часа, Пилгрим заметил:
— Неплохо! Совсем неплохо! А теперь, я полагаю, наступил черед нашей суперзвезды.
Свет померк, оркестр заиграл мрачную, чуть ли не похоронную мелодию. Потом огни засияли снова. Высоко под куполом, на платформе, поддерживаемой двумя трапециями, в лучах дюжины прожекторов стояли трое мужчин в облегающих трико с блестками. Посредине был Бруно. Без просторного наряда китайского мандарина, широкоплечий, с тугими рельефными мускулами, он выглядел очень внушительно, подтверждая свою репутацию феноменального силача. По сравнению с ним братья казались совсем хрупкими. У всех троих были завязаны глаза. Музыка смолкла, и в наступившей тишине публика зачарованно следила за тем, как артисты надевают на себя светонепроницаемые капюшоны.
