Пока ее имя светилось в титрах кинофильма, ее охотно слушали, или, по крайней мере, делали вид, что слушают, ожидая своей очереди заговорить, имен новых друзей и коллег накопилось на целую записную книжку. Но уже спустя месяц после премьеры все номера телефонов оказались вне доступа, причем Вика знала, что «позвоните позднее» звучит только для нее. Все они исчезли внезапно, не прощаясь, ушли строить свой Мертвый город, имя которому благополучие. Может быть, это и есть синоним слова одиночество? Ей казалось, что все, кто окружал ее в дни успеха, были лишь бестелесными призраками. В толпе легко быть призраком, время растворяет всех в кипятке толчеи бессмысленных дней и ночей, и лиц, потерявших свои очертания. Ей не хватало искренности и живого тепла. В Москве лица менялись, как аватары3 на форумах, для каждого случая или человека – своя маска с пустыми глазницами. Вика ощущала усталость, словно постоянно спала в одежде и никак не могла расслабиться, почувствовать обнаженной кожей шелк простыни. Они все спали в одежде, готовые сорваться в ночь по первому телефонному звонку их удачи. Безликие маски. Бестелесные призраки. И если бы ее спросили, она сказала бы, что Москва – самый одинокий город на свете.
Но и дома ее никто не понимал.
«Если не запирать своих демонов внутри бумажного листа, можно сойти с ума. Я – сосуд, ежесекундно наполняемый водой, и если ее не вычерпывать, вода хлынет через край», – поначалу Вика пыталась объяснить это всем: друзьям, коллегам, знакомым… Бесполезно. Когда говоришь людям, что ты – сценарист или писатель, да, пока несостоявшийся и непризнанный, но… когда-нибудь… Они отшатываются от тебя с каким-то удивленным омерзением, словно разговаривают с человеком, подхватившим неприличную заразу. Вроде осуждать они тебя не смеют – ты их друг, но и врать, что все в порядке, им не хочется. И Вика научилась молчать. Хотя молчание – не самое плохое, что может быть, – хуже, когда скрыться невозможно. Когда близкие люди вдруг становятся тебе врагами. Именно они постоянно твердят: «Не получится – не переживай! Мы же любим тебя». Но они никогда не поймут, что есть лишь один путь, и ты живешь затем, чтобы получилось. Если хочешь творить – твори в одиночестве, дабы не видеть их снисходительный всепрощающий взгляд. Одного они только не в силах простить – выбора в пользу творчества. Они подсознательно ждут, когда ты придешь и скажешь: «Я – бездарность, я не могу писать», чтобы погладить по голове и сказать, что, мол, нам с тобой исключительной судьбы никто и не обещал, пойдем лучше ужинать и смотреть телевизор. Когда-нибудь они спеленают тебя окончательно, и больше ты не напишешь ни строчки. «Я уезжаю потому, что ты не понимаешь меня!» – кричала Вика на прощание Гоше.
