Наступила тишина. Г-н Фустос закурил новую сигарету, аккуратно погасил спичку, выпустил струю дыма в сторону Стратиса и обратился к нему с вопросом:
— Вам нравится Эль Греко?
— Феотокопулос — одна из моих проблем, — сказал Стратис. — Каково его значение для Греции, мы еще не знаем.
— Он был болен, — сказал г-н Фустос и сделал жест, словно вычеркивал кого-то. — В настоящее время наукой уже доказано, что свои вытянутые тела он рисовал потому, что страдал болезнью печени.
Стратису захотелось сломать что-то. Он сломал зубочистку из масличного дерева, которую держал в руке. Только Саломея заметила это.
— Несомненно, — ответил он медленно, — что у него был и другой очень большой недостаток: он был необщителен.
— Необщителен? — в один голос спросили госпожа Мариго и г-н Фускос.
— Потому что он убрал из Толедо больницу,[13] — холодно ответил Стратис.
— Какую больницу?
— Дона Хуана Таверы.
Наступило холодное молчание. Только Саломея пробормотала:
— Конечно же, больным-то что делать?
— Произошло нечто значительно худшее, госпожа Саломея, — сказал Стратис. — Страшно то, что все бездомные больные из Толедо приехали в Грецию — калеки и безумные, и все вместе они шатаются по улицам. Как теперь собрать всех этих беженцев?[14]
Голос Стратиса прозвучал теперь на диссонантно высокой ноте. Г-н Фустос нервным движением погасил окурок и поднялся. Вместе с ним поднялась и г-жа Мариго.
— Нужно будет зайти к тебе в мастерскую, — сказала ему Саломея. — Мне нравится видеть вещи еще до их завершения.
— Конечно, конечно. Договорись с Мариго.
Госпожа Мариго повернулась и попрощалась со Стратисом.
— Спокойной ночи, г-жа Сфинга, — ответил он.
Это ей польстило:
— Так говорит поэт. Правда, советую Вам заняться Лонгоманосом. Теперь он в Тибете. Как только вернется, я сообщу Вам, чтобы Вы узнали его получше.
— А я дам Вам воображаемый стул, — сказала, смеясь, Саломея.
Они ушли. Осталась только Лала. Саломея нежно взяла ее под руку. Стратис собрался попрощаться.
— Разве моя подруга не восхитительна? — спросила Саломея, опустив голову ей на плечо.
Глаза Лалы заиграли, словно листья тополя.
— Восхитительна, — сказал Стратис. — И молчать умеет. Если бы я тоже обладал этим даром, то не испортил бы вам вечер.
Он вышел. Тротуар был в полнейшем беспорядке. Он споткнулся и покачнулся всем телом. Облака ушли с неба. Было полнолуние. Он вынул лист бумаги и записал:
«Ноги наши путаются в нитях, сплетенных нашими сердцами».
После этого он пошел домой.
