— Со мной, если хотите.
Она была некрасивой, чересчур уж похожей на своего отца, и было как-то неловко видеть это угрюмое лицо над девичьим телом; глаза голубые, как у Анны, но до того холодные, что казались одновременно и видавшими виды, и детскими; меж тем под шерстяным платьем талия была более гибкой и груди более определенными, чем думал Анри.
— Мы в первый раз танцуем вместе, — сказал он.
— Да. Вы хорошо танцуете, — добавила она.
— Вас это удивляет?
— Пожалуй. Никто из этих сопляков не умеет танцевать.
— У них не было случая научиться.
— Знаю, — сказала она. — У них ни для чего не было случая.
Он улыбнулся ей; даже некрасивая молодая женщина всегда остается женщиной; ему нравился строгий запах ее туалетной воды, свежего белья. Танцевала она плохо, да это и не важно, ведь были вокруг эти молодые голоса, и этот смех, зов джазовой трубы, вкус пунша, в глубине зеркал эти елки, расцвеченные язычками пламени, чистое темное небо за занавесками. Дюбрей как раз показывал фокус: резал на куски газету и одним движением руки собирал ее; Ламбер и Венсан сражались на дуэли пустыми бутылками, Анна и Лашом пели что-то из оперы; по земле и над землей кружили поезда, самолеты, корабли и можно было сесть на них.
— Вы неплохо танцуете, — любезно сказал Анри.
— Я танцую как корова; но мне плевать: не люблю танцевать. — Она подозрительно взглянула на него: — Пижончики, джаз, погребки, где разит табаком и потом, вам это нравится?
— Иногда. А что нравится вам? — спросил он.
— Ничего.
Она ответила с такой яростью в голосе, что он взглянул на нее с любопытством; он задавался вопросом, что толкало ее в такое множество объятий: разочарование или удовольствие? Быть может, волнение смягчало суровые черты ее лица. Как это выглядит: голова Дюбрея на подушке?
— Подумать только, вы едете в Португалию, вам здорово повезло, — с обидой сказала она.
— Путешествовать скоро станет опять легко, — заметил он.
— Скоро! Вы хотите сказать — через год, через два! Как вы изловчились?
— Службы французской пропаганды попросили меня прочитать лекции.
— Ну конечно, — прошептала она, — меня-то никто не попросит читать лекции. И много их у вас будет?
— Пять или шесть.
— И можно разгуливать целый месяц!
— Нужны же старым людям какие-то компенсации, — весело сказал он.
— А молодым не полагаются? — спросила Надин и тяжело вздохнула: — Если бы, по крайней мере, хоть что-то происходило.
— Что именно?
— Сколько времени длится эта так называемая революция, а ничего и с места не сдвинулось.
