Я подумал, что могила д’Обиньи и двое молодых британских полицейских в синей форме, стоявших в нескольких ярдах от меня, представляют собой красноречивое свидетельство странностей в судьбе Иерусалима.
Как я заметил, внутри церкви, налево от входа, стояла деревянная скамья, накрытая коврами и подушками. На ней располагался спокойный, аристократического вида человек с ухоженной бородой, в тюрбане и длинном черном одеянии. Это был один из мусульманских хранителей врат, семье которого миссия хранить ключи и запирать храм Гроба Господня была доверена Саладином.
Гробница Иисуса Христа — это маленькое помещение, шесть с половиной футов длиной и шесть футов шириной, отделанное мрамором. Одновременно там могут находиться два, от силы три человека. Справа находится потрескавшаяся плита белого мрамора, три фута высотой, покрывающая скалу, на которую положили Его после распятия.
С мраморного потолка этой крошечной комнаты свисают лампады, принадлежащие в различной пропорции греческой, латинской, армянской и коптской церквям. Представители римско-католической церкви в Палестине известны под именем «латинян». В изголовье мраморной плиты стоял невозмутимый греческий монах с мягкой, окладистой черной бородой. На нем была черная ряса и высокий черный головной убор без полей, длинные волосы собраны сзади в круглый узелок. В руке он держал пучок свечей, и как только входил очередной паломник, монах подавал ему свечу, которую зажигали от других, уже горевших в склепе.
Я видел, как очередной паломник встал на колени перед плитой, так что я остановился и ждал в маленьком и темном пространстве снаружи.
Ожидание затянулось, и я нетерпеливо заглянул внутрь, склонившись к низкому входу, и увидел, что человек внутри — старый согбенный крестьянин в поношенной одежде, на ногах у него были громоздкие войлочные башмаки. Это был болгарин с корабля паломников, подобного тем, что раньше собирали русские; вероятно, он всю жизнь копил деньги для этого путешествия.
Он стоял на коленях перед мраморной плитой и снова и снова целовал ее, по лицу, изборожденному глубокими морщинами, текли слезы, капавшие на каменный пол. Большие грубые руки с поломанными ногтями, почерневшие от работы, нежно касались мрамора, поглаживали его; затем он сложил ладони в молитвенном жесте и перекрестился.
Он молился вслух, дрожащим от волнения голосом, но я не понимал слов. Потом он вынул из кармана пачку грязных бумажек и длинную ленту, осторожно потер ими по плите Гроба Господня, а затем снова спрятал в карман.
