Они не пренебрегли добрым советом. Внимательно и со знанием дела пересмотрели всю вытряхнутую мною из чемоданов и сумок макулатуру, все еще не произнося ни слова. Потом наконец сели. Помолчали и малость помягчели — то есть не были уже такими официальными. Не скажу, что совсем расслабились, но наполовину — точно.
— Вы знаете Вальдемара Кшицкого? — спросил один из следователей. Их фамилий я так и не узнала.
— Что вы спросили?
— Я спросил, знает ли пани некоего Вальдемара Кшицкого?
Я живо заинтересовалась.
— А он кто? Я не помню такого имени и никогда, кажется, не слышала, но, возможно, знаю человека в лицо. Без фамилии.
— Как это? — удивился один из парпей. — Вы узнаёте людей только по лицу?
Ну не идиотский ли вопрос! Снисходя к этому недоразвитому, я объяснила, что ничего в этом странного нет: ведь может же быть, что некоего Вальдемара Кшицкого я встречаю несколько раз в год в магазине «Сад–огород» или чуть ли не каждый день при уборке мусора на нашей улице? И откуда мне знать, что провизор в ближайшей аптеке не Вальдемар Кшицкий?
Похоже, я малость рассердилась, и они это заметили. Задавший вопрос еще больше смягчился.
— Вальдемар Кшицкий — ассистент режиссера, в последнее время сотрудничал с убитым, то есть с Вайхенманном. Вы его знаете?
Я глубоко вдохнула воздух, чтобы успокоиться, и отрицательно покачала головой.
— Нет. И даже если когда его видела, не обратила внимания на этого человека. Ему сколько лет?
— Около тридцати пяти…
— Нет, не помшо. И нет смысла пытаться вспомнить. Разумеется, вы мне не скажете, зачем он вам?
Оба ушли в глухую молчанку. Видимо, мое отсутствие в стране, основательно документированное, а значит, полная невозможность личного контакта с Вайхенманном и незнакомство с Кшицким здорово подпортили органам уже сложившуюся у них версию убийства. Хотя, возможно, они и не поверили, что я не знаю Кшицкого: ведь могла и солгать. И все же — по какой причине они так твердо поверили в мою причастность к убийству, почему решили, что прикончила его именно я? Очень интересно, но ведь не расколятся…
— Понимаю, вам очень неприятно, что не я его кокнула, — как можно искренне произнесла я. — Мне знакома боль, которую испытываешь, когда рушится твоя концепция. Наверняка досконально проверите каждую деталь моих показаний, авось я где‑то наврала. Напрасный труд! Я действительно была в пути и не могла этого сделать. Но неужели за всю мою искренность вы даже не намекнете мне, как именно его прикончили? Слышала я, что он лежал у задней двери своего дома — того выхода, который ведет в сад. А почему он там лежал? Что его уложило в таком неподходящем месте? Огнестрельное оружие? Яд? Удар по голове тяжелым предметом? Должно быть, именно что‑то такое существенное, потому что никто из знакомых не упоминает ни об инсульте, ни об инфаркте, ни о каком‑нибудь случайном падении. Насильственная смерть! Молчите? Может, оно и правильно, тем более, как честная женщина, сразу предупреждаю: даже если расскажете мне, помогать вам в поисках убийцы не стану, но и мешать не собираюсь. А почему помогать не стану? Пальцем не шевельну для наказания благородного рыцаря, избавившего мир от ядовитой мрази. Но как бы все же хотелось знать правду от компетентных лиц, а не слушать все эти сплетни и досужие вымыслы. Знали бы вы, чего только о нем не плетут!
