я наделала? И, вообще, она сама виновата. Знает ведь, что я терпеть не могу печенку. Стою в потоке машин, а водитель сзади нетерпеливо сигналит: горит зеленый, а я не удосужилась разогнаться на желтый. Показываю ему палец, но тут же пугаюсь, что он сейчас выскочит из своего «ниссана» и бросится на меня с монтировкой наперевес. Кстати, оказал бы мне неплохую услугу: наверняка Тони не станет орать слишком громко, попади я в реанимацию. Такое чувство, будто проглотила вулкан. Вожусь с дверцей, склоняюсь над дорогой, и меня выворачивает. Покрываюсь испариной и вся дрожу. Что лучше: тяжелая травма головы или ярость брата? Естественно, повреждение мозга, — нечего и спорить.
Когда я вхожу в квартиру, телефон надрывается вовсю, и мне ужасно хочется сорвать его со стены. Вот сейчас инопланетяне были бы как раз кстати: рр-аз! и умчали бы меня в свой космос, — хоть какая-то польза. На ум приходит мысль: будь я Падди, мне все было бы до лампочки. Мое существование состояло бы сплошь из бесконечной дремоты, попердываний и сюсюканий окружающих. В грезах о сладкой жизни бассет-хаунда — аксессуары от Гуччи и без семьи с шести месяцев — подношу трубку к уху, словно револьвер.
— Принцесса, — слышится голос Криса.
Готовая разрыдаться от облегчения, хриплю:
— Привет.
Он шмыгает носом. А затем выстреливает очередью стаккато:
— Ты и я. В воскресенье. В три тридцать. У меня. Подъезжай.
Все равно что разговаривать с АК-47. Хотя в моем нынешнем положении как раз то, что нужно. Хочется рассказать ему все, но я не могу. Ему неинтересно. (Вот ведь дилемма: Крис привлекает меня как раз своей грубостью и необузданностью, но все же ужасно хочется, чтобы мои проблемы были ему небезразличны. Неужели эти желания-близнецы идут из моего мозга?) Крису все равно: стыдно моей маме за меня или нет. А моей маме за меня стыдно. О боже! Порой подозреваешь о чем-то таком, но — знать наверняка… Мерзкое чувство вернулось, тяжестью отозвавшись внутри. Она сама виновата. Тащусь в спальню и бревном лежу в кровати, пока вновь не раздается телефонный звонок. Все равно что ждать поезда, когда опаздываешь на работу.
— Алло? — мямлю я в трубку.
— Ах ты, глупая девчонка, — говорит мой брат. Слова, вроде, мягкие, но тон буквально пышет злостью. — До сих пор не верится, что ты это сделала.
Поначалу голос у Тони тихий, но постепенно громкость усиливается. Его недовольство — весьма краткое, если исключить мат, — заключается в том, что я все усложнила. Что правда — то правда. Жизнь Тони проста как детские книжки. Я же превратила ее в «Войну и мир».
