Мы сидели, глядя на развалюху с покосившейся печной трубой, разрушенными стенами и на дорогу перед ней.
Хотя улица в этот час была совершенно пуста, каймакам, наливая себе стакан ракы[6], пригибался к полу. Селим-бей каждый раз сердился.
— На воре и шапка горит, — говорил он.
Каймакам глубоко вздохнул:
— Здесь не только стены имеют уши, здесь у ночи есть глаза. Со всех сторон плетут интриги да сеют смуту. Если увидят, что я выпил стаканчик, завтра будут болтать: «Каймакама несли домой на руках, как мешок»... Будь я тут один, я бы и глазом не моргнул, но сейчас все иначе: «В развалинах дома родное семейство мое»[7].
Впрочем, после третьего стакана каймакам уже не задумывался о своем семействе, а, как раз наоборот, говорил о нем колкими, язвительными фразами.
Когда же у него вырвалось слово, которое негоже говорить при детях, каймакам сказал:
— Кемаль-бей, сынок, ты уже взрослый мужчина, если не по возрасту, то по статусу... Так что я не стану понапрасну лицемерить...
Выпив последний стакан, каймакам пришел в необычайное возбуждение. Хотя было прохладно и сыро, он расстегнул ворот и, подняв голову к звездам, начал читать какие-то непонятные стихи со странным ритмом. Затем со слезами на глазах он повернулся ко мне и, ударяя себя кулаком в грудь, произнес:
— Ах, сынок, каков же этот твой тезка... Он был подобен неземному существу, которое, гуляя по Млечному Пути, случайно соскользнуло в наш мир. И не спрашивай, кто он такой... я все равно не скажу... К тому же, как каймакам, я не имею права произносить его имени, сынок Кемаль Мурат-бей... Я буду часто читать тебе его стихи. Но имени не скажу ни при каких условиях...
Я улыбнулся:
— Наверное, вы говорите о Намыке Кемале?
Собственно, я знал это.
Каймакам испугался и прямо-таки накинулся на меня с упреками:
— Что за слова? Как у тебя язык поворачивается?.. Чтобы я больше такого не слышал...
Страх каймакама был неподдельным. У него вдруг испортилось настроение, и стихов он больше не читал.
Мне же не казалось, что мысль, подобно злому духу, становится опасной лишь тогда, когда обретает словесную оболочку. Я был не в том возрасте.
Стояла такая тишина, что в паузах между фразами мы слышали, как потрескивает лампа в подвесном фонаре и капает вода с тряпок, развешанных на веревке.
Доктор верно отметил: дворик походил на свалку. В одном углу виднелось нагромождение газовых баллонов и пустых бутылок. Вокруг валялась разбросанная овощная кожура, которая выпала из помойного ведра, с шумом и грохотом опрокинутого кошками. Грязная вода жирно поблескивала среди обломков камней. Я смотрел на все это и чувствовал, как невидимая рука сжимает мне сердце. Но каймакаму своей болтовней вновь удалось развеселить меня.
