Еще одна слабость старика заключалась вот в чем: он считал своим долгом отрекомендовать меня всем, кто попадался на его пути, будь то каймакам, главный инженер, городской глава или кто другой. При этом отец говорил обо мне с неуместной скорбью и сочувствием в голосе, как будто рассказывал о сироте, у которого совсем нет покровителей. Все это оскорбляло мое достоинство.
И это мой отец, человек, который, казалось, в одиночку способен удержать землю на своих плечах! Видеть его стариком было так больно, будто сердце пронзали стрелой. У меня внутри все протестовало, и я не знал, против кого или чего протестую.
Но вот пришел день расставания. В утренней полумгле у ворот нашего дома остановился тарантас.
Окруженные толпой женщин и детей, мы вновь устраивали в повозке постель для матери.
Отец волновался, как перед большим военным походом. Несмотря на июльскую жару, он надел теплое пальто, перешитое из военной шинели, и отдавал распоряжения, размахивая тростью, как кнутом. По его приказу в повозку грузили корзины с едой и воду в бутылках.
Я твердо решил проводить родителей хотя бы до Айдына. Отец отказывался, утверждая, что я сильно устану. Тут в разговор вмешался каймакам, смущенно заметив, что выезжать за пределы уезда мне не рекомендуется. «Вот видишь, господин как глава администрации, должностное лицо, не разрешает тебе покидать уезд», — вторил отец. Но веселость его пропала. Теперь он думал только об этом, то и дело вставляя в разговор: «Ты ребенок. Можешь сильно загрустить. Ведь нам все равно придется расстаться, сегодня или через пару дней!»
Домочадцы Селим-бея проявили вежливость и сопровождали нас в повозке до леса у подножия горы Манастыр. Я, как и в первый раз, ехал на лошади вровень с задней дверцей тарантаса.
Хотя было совсем рано, мать то и дело поглядывала на солнце и умоляла меня возвращаться. Она боялась, что мне придется возвращаться по темноте.
Я не внимал ее мольбам, пока мы не добрались до источника Мюштак-бей, который я определил для себя как последний рубеж.
Проводы путешественников у нас часто сопровождаются сценой прощания у воды. Почти в каждом анатолийском городке существует родник расставаний, а в крайнем случае речонка или небольшой ключ.
В последние минуты отец был спокоен как скала. Он хмурил брови, бросал на мать угрожающие взгляды и кричал: «Посмотри на меня! Я не желаю всех этих слез и причитаний. Жена воина должна быть подобна воину. Мы ведь обязательно приедем весной... Если начнешь плакать, клянусь Аллахом, я не приеду!»
