— Какого предмета, Наум? — тревога Самвела нарастала. — Почти все в комнате принадлежит твоей дочке Фире.
— Кувшин, который стоял на шкафу…
Самвел поспешил на свою территорию. Большие уши, опушенные сизыми густыми волосами, каким-то образом развернулись в сторону Нюмы, улавливая торопливые объяснения соседа. Переступив порог, Самвел задрал голову и выругался по-армянски.
Точно в его горле прогромыхал морской галечник…
— Ара, какая кошка?! Где кошка?! Ты знаешь, что это был за кувшин?! Ему больше сто лет. Последняя память нашего рода! — горевал Самвел, поводя из стороны в сторону тощей головой и хлопая по бедрам длинными руками. — Моя бабушка спасла кувшин от головорезов в пятнадцатом году. А какая-то кошка… Племянник меня умолял, хотел взять кувшин в Америку, я не дал…
Самвел умолк. Нащупал руками спинку стула и сел…
— Что делать, дорогой, так получилось, — посочувствовал Нюма.
— Ара, рэликвия… Что я скажу бабушке, когда встречу ее ТАМ? — Самвел вскинул вверх палец. — Что какая-то кошка…
— Если бы ТАМ мы кого-нибудь встретили, — совершенно серьезно произнес Нюма.
— Хорошо. Где осколки? — спросил Самвел. — Может быть, можно склеить? «Моментом».
— Осколки?! — растерялся Нюма. — Я… выбросил. Собрал в газету и выбросил в мусорный бак…
— Почему?! — выкрикнул Самвел.
— Ну… понимаешь… черепки, — пролепетал Нюма. — Собрал в газету, дал шмендрику. Тот и вынес… Честно говоря, как-то я испугался.
Дворник Галина обслуживала три дома по Бармалеевой улице. Два были еще ничего, особых трудов не требовали, а вот третий, зараза, просто руки выворачивал. После него у Галины в глазах становилось темно. Особенно теперь, когда неделями не появлялся спецтранспорт. Не любили водилы тот двор, трудно было мусоровоз развернуть, баки жались вплотную к стене брандмауэра. Если еще была смена Григория, ловкого шоферюги, тот как-то умудрялся загнать свою машину. А другие объезжали двор дома № 20, словно чумовой. Да он и был, точно чумовой. Приходилось горбатиться, складывать весь хлам в железную повозку и отвозить в соседние дворы. А это двойная работа и неоплачиваемая. Как она ни надрывалась перед жэковской начальницей Маргаритой, та, корова, доплачивать отказывалась. Говорит, не нравится — увольняйся. Понимает, что в теперешнее время остаться без работы — с голоду сдохнуть. Да и с работой-то не лучше, при этой перестройке… Днем, к примеру, где-то работают, а как стемнеет, в мусорках копаются, только ноги торчат из баков. Даже бомжи жалуются — теснит их интеллигенция и рабочий класс. Ну хотя бы аккуратно шуровали в баках. Так нет, такой после себя срач оставляют, не разберешь — где сам мусорный бак, а где площадка перед ним. Совсем народ оборзел, как в блокаду, честное слово. И не стесняются…
