Я с удовлетворением отметила, что мне наконец-то удалось пробить броню моего несносного собеседника: всегда отлично владеющий собой, на этот раз он явно был раздосадован. Нет, он был в ярости.
– Почему, черт тебя побери?
– Прозвище, которое ты себе выбрал. Лиэй или Дионис, самый опасный бог. Он дает смертному иллюзию полнейшей свободы, превращая человека в существо, подчиняющееся только своим желаниям. Свободный от любых, в том числе и нравственных оков, человек становится угрозой обществу. Особенно если он так же умен и расчетлив, как ты. Ты освобождал, прежде всего, самого себя, с помощью власти над умами простаков, считающих, что ты освобождал их. Власть опьяняет, так же как и вино. Интересно, как ты собирался ею воспользоваться?
Сол зло усмехнулся.
– Власть! Опьяняет, как вино! Великолепно! Ты и не представляешь себе, насколько ты права! Значит, я неисправимый злодей, да? Почему ты тогда не остановила всех тех простаков, которым я так удачно пудрил мозги? Почему твое имя ни разу не появилось на форумах, посвященных моему учению, чтобы предупредить несчастных глупцов? Почему ты никогда не появлялась на семинарах, проводимых моими учениками, чтобы разоблачить мои козни? Почему ты не позвала на помощь, когда Берни умирал?
– Потому что это меня не касается, – отрезала я.
В моей камере внезапно замерцал проектор, висевший в углу, и передо мной предстали 3 толстяка, облаченные в судейские мантии и головные уборы. Толстяк посередине тяжело встал, прочистил горло и важно провозгласил.
– Судейская коллегия, заслушав показания обвинителя, подсудимого и его адвоката на закрытом заседании суда, признаёт мистера Истона Линда виновным в государственной измене и в пособничестве терроризму. Наказание за эти злодеяния – смертная казнь, которая будет приведена в исполнение немедленно. Подсудимый, вам даётся последнее слово.
Мой папа промолчал.
– Объявляю заседание суда закрытым, – толстяк ударил молоточком по столу, и судейская тройка неторопливо продефилировала к выходу. К отцу подошли двое полицейских, надели на него наручники и куда‑то повели. Он шел с низко опущенной головой, с трудом переставляя ноги. Когда полицейские посадили его в странной конструкции кресло, и я увидела его посеревшее очень напряженное лицо, полные ужаса глаза, трясущиеся губы, дрожащие руки, я поняла, что это – его казнь. Я не могла смотреть на происходящее и не могла оторвать взгляда от проклятого прибора. Боже, кто додумался до этой нечеловеческой пытки! Меня разрывало и жгло изнутри от жалости, обиды, любви, страха неминуемой смерти. Мне казалось, что лишают жизни меня, что еще немного и мгновенная вспышка боли разорвет меня на части и все, что составляет меня, мое я, исчезнет.
